пустыни и степи, поэтому Колчека терзала смутная тревога.
А может, он просто предчувствовал, что фатум простер над ним свои черные крылья (и, да, я снова говорю выспренно)?
С заднего фургона прозвучали крики, донесся смачный звук удара, затем хлопок пощечины и вопль:
– За что, эркешш махандарр?
Раздался деревянный стук хламлингских башмаков, и Олник, поравнявшись с козлами, плюхнулся на место рядом со мной. На щеке его виднелся отпечаток пятерни – Крессинда била с чувством и вложила в удар всю свою немаленькую силу.
Гном какое-то время шмыгал носом, затем искоса глянул на меня и доверительно сообщил:
– Понимаешь, Фатик, она меня не любит! Что мне делать?
От него все еще несло перебродившим реповым соком, вымыться в бане по очевидным причинам он просто не успел.
– Наберись терпения и верь в лучшее.
– Дларма… А точнее? Я ведь не выдержу, у меня сердце разорвется!
– Скорее на тебе штаны треснут.
Олник захныкал.
– Ох, Фатик! Я готов в лепешку теперь расшибиться, лишь бы она… Но она видеть и слышать меня не желает, требует, чтобы я к ней не приближался и сидел постоянно в другом конце фургона! Она твердит, что меня не знает, а если я пытаюсь подойти… Вот! – Он показал на след пятерни. – И вот! – Он показал на распухающее ухо.
– Прекрасные знаки, – сообщил я. – Она к тебе неравнодушна. Если проломит голову – считай, она тебя простила.
– Да как же… Фатик! Да что ты такое говоришь! Она ко мне совершенно равнодушна! Она твердит, что меня не знает! Как будто забыла, что между нами было!
– Наберись терпения, Ол. Ты изводил ее очень долго. Я удивляюсь даже, как она тебя выносила.
– Но я же не специально это делал!
– А это без разницы… Главное – делал. Поэтому терпи.
– Дохлый зяблик… Я боюсь, что она теперь никогда…
– Она терпела тебя, когда ты был совершенно нестерпим.
Бывший напарник заглянул мне в глаза.
– Терпела, да? Ничего не помню…
– Безусловно. А если женщина бесконечно терпит тебя, когда ты совершенно нестерпим, значит, она к тебе неравнодушна. Будь смирен и тих. Она промурыжит тебя, рассчитается с тобой той же монетой – унижением, и, когда решит, что расчет закончен, снова станет мила и приветлива… Впрочем, в твоем случае – строга и строптива, но тебе же это по нутру. Терпи, это обычный способ женской мести.
Олник промолчал, постукивая башмаком о башмак.
– Ноги чешутся в этом ужасе… Как эти… как ты их назвал, хламлинги?.. умудряются их таскать?
– Привыкли. Да и, между нами говоря, скоро они эти башмаки носить не будут, а станут разгуливать босиком, не стыдясь своих ног. Ты дал им такой завет, ты мессия, они должны выполнять.
Гном с болезненной гримасой потер затылок.
– Ох, боги, не хочу вспоминать об этом кошмаре! Ты говорил, я пел им песни и даже… умудрился показать собственный зад?
– Ну, у новоявленных богов свои причуды.
– Ох…
– Не могу до сих пор уразуметь, как ты отыскал путь обратно в харчевню?
Олник звучно почесал в затылке.
– Клянусь подземными богами – не знаю! Наверное, я запомнил путь, когда сбегал от Крессинды.
– Хм. Не исключено. Тогда ты должен помнить все о монстрах, которыми меня пугал.
– Ась?
– Мозгун, лузгавка, свиньяк.
– Не понимаю о чем ты, Фатик.
– Ты даже про кракенваген не помнишь? А что такое – драккор? Это ты обещал мне с ними встречу, маленький засранец!
– Ой… Ой, Фатик, не знаю! Звучит так, будто наш тролль с хрустом разгрызает сухари.
Олник завозился на скамейке, стянул стукалку и почесал пятку. Затем надел стукалку и проделал ту же операцию с другой ногой.
