ней на лестнице, неприязни в ее взгляде было ровно столько же, сколько и всегда, не больше и не меньше.
Сдается мне, что ей так и не объяснили причину, по которой она очухалась в «пересчетке» в полуобнаженном виде, списав все на нервный срыв, и не стали упоминать про африканские страсти ко мне, что очень хорошо. Было и прошло, забыли.
Нифонтову, с которым я созвонился в четверг, я тоже про свои любовные похождения рассказывать не стал. А зачем? Но зато спросил про Немирову, сославшись, правда, на то, что она странновато на меня поглядывает после его визита в банк.
— Не бери в голову, — посоветовал он мне. — В любом случае неприятностей тебе от нее ждать не следует.
— Что-то она знает такое, — пояснил я. — И про вас, и про меня.
— Про тебя — вряд ли, — помолчав, сказал Николай. — А про нас — знает кое-что. Я еще тогда у шефа спросил про нее, так он ответил, что лет пять назад была некая история, в которой ваша Немирова оказалась замешана. Тогда она и столкнулась с нашими сотрудниками. Да и не только с ними. Герман эту бедолагу в последний момент из одного подвала вытащил, где ее чуть в жертву не принесли. Собственно, она после этого из системы и ушла на коммерческие хлеба.
— А Герман — один из ваших? — уточнил я.
— Да, — Нифонтов помолчал. — Был. Он погиб два года назад. Ладно, не суть. Как у тебя?
— Ровно, — бодро ответил я. — Ничего не происходит. Читаю книгу, вечерами по улицам не шляюсь. Правда, на выходных к родителям на дачу собираюсь. Ну, как собираюсь? В приказном порядке. Мама — это страшная сила.
— Это да. У самого то же самое по весне и по осени, — подтвердил Николай. — Хотя, как по мне, лучше все-таки воздержаться. Город есть город.
— У моих стариков дача по Калужке, — объяснил я. — Это и есть город. Туда Москву расширили, так что у них теперь две московские прописки. Там полноценное СНТ, пусть уже и не такое активно посещаемое народом, как раньше. И все равно — шлагбаум, охрана на въезде, фонари на всех перекрестках и облако пахнущего шашлыком дыма над домами… Понимаю, что это все не защита, но такого, как в Лозовке, там по определению быть не может, как мне кажется.
— Ну да, в таких местах мало кто шалить станет, — признал мои доводы разумными Нифонтов. — Всё и все на виду, потому что все всегда поглядывают за соседские заборы. Только если какая совсем дикая тварь из дикого леса забредет. Да и то вряд ли. Но ты мне все равно скинь точные координаты эсэмэс. На всякий случай. И нож не забудь.
— Само собой, — заверил его я. — Будь уверен.
В субботу рано-рано утром я собрал рюкзак, на самое дно его положил нож в ножнах и гвоздь, завернутый в носовой платок, потрепал Родьку по мохнатой голове и сказал Вавиле Силычу, пришедшему меня проводить:
— Меня до завтрашнего вечера не будет, так ты присмотри за ним.
— Не сомневайся, — солидно ответил подъездный. — Без дела не останется. Я его с собой на охоту нынче вечером возьму.
— Куда? — изумился я.
— На охоту, — повторил подъездный. — Мы сегодня всем обчеством удава ловить будем.
— Какого удава? — совсем уж опешил я.
— Ты Влада знаешь? — ответил вопросом на вопрос Вавила Силыч. — Чудного, из второго подъезда?
Влада я знал. Ну, как знал? Видел. Он был из непризнанных художников, считал себя гением, ходил в колоритной одежде вроде пестрого пончо или зеленого пиджака на голое тело, и неустанно экспериментировал с прической. В последний раз, когда я с ним столкнулся на улице, его голова была наполовину обрита, оставшиеся же волосы были выкрашены в пурпурный цвет. Общественность в виде старушек у подъездов его осуждала, дети обожали, видя в нем героя из японских мультсериалов, а остальным, вроде меня, было по фигу. В нашем мире всякий сходит с ума по-своему.
— Так вот, — верно расценил мое молчание подъездный. — Он себе года три назад удава завел. Пока тот был маленький, Влад ему радовался. А по весне эта тварюга его чуть не задушила ночью с голодухи. Чудной тогда в запой ушел, не до кормежки удава ему было. Как тот его душить начал, он маленько протрезвел, на него обиделся, да и сбросил эту гадину с балкона вниз.
— Жесть какая, — проникся я. — Жалко животину. Лучше бы в зоопарк сдал. Или в цирк.
— Жалко ему, — проворчал Вавила Силыч. — Да этого удава ломом не убьешь. Он на газон у подъезда упал, полежал немного, очухался и в подвал уполз. А чего ему? Там тепло, сыро. И кормежка есть — мыши. Мы сначала радовались, когда он их всех сожрал. Потом пару крыс придавил, что сдуру в наши края забрели. Но это еще ничего. На той неделе он кошака схарчил, который у профессора из пятого подъезда жил. Домашний этот кошак был, вот в подвал и полез. Бродячие давно туда не суются, у них с инстинктом самосохранения все в порядке, а домашний — он и есть домашний, нюх совсем потерял. А позавчера эта тварюга чуть Кузьмича не придушила из второго подъезда, когда он трубы простукивал.
— Сантехника? — изумился я. — Это какой же он вымахал?
— Подъездного, — объяснил мне Вавила Силыч. — Но если от него сейчас не избавиться, то и до сантехника доберется со временем. Вот мы и назначили на сегодня охоту. Поймаем его, спеленаем и в четырнадцатый дом подбросим. Пускай у них потом голова болит.
