ярдов. Стены и потолок сложены из темного кирпича, старинного, пористого; цементный раствор — как окаменевшая губка. Низкий потолок подперт стальными фермами, куда более новыми, чем кирпич. Центральная ось, от входного проема до дальнего конца, отмечена гирляндой ламп, нанизанных на черный кабель, и тянется на сотни ярдов. Под лампами, занимая три четверти площади — остались лишь две узкие полоски свободного пространства по бокам, — располагаются соединенные друг с другом бассейны, облицованные блестящей зеленой плиткой. Они разделяются проницаемыми мембранами из вощеной ткани. Виден только верхний фут плитки. Бассейны заполнены водой, зеркально-черной и неподвижной. Кажется, будто в общественную баню закачали чернила. Все это Томас осознает, шагая вслед за друзьями через длинный зал. Там, в конце — леди Нэйлор, и Грендель, и Маугли, привязанный к тяжелому деревянному стулу ремнями.
Она замечает их, когда они проходят десять шагов. Укрыться негде, можно только идти по узкому проходу между стеной и бассейнами. Все трое медленно бредут по влажному, неровному полу с провалами и трещинами, с лужами сточных вод. Томас видит, как леди Нэйлор прищуривается; видит, как она быстро берет что-то и подносит к груди, а потом, узнав вошедших, снова опускает руку. Каждый шаг открывает новые подробности. Леди Нэйлор с комфортом устроилась среди грязи: она сидит в кресле, на кофейном столике сбоку от нее стоят бутылка вина и бокал. Удивительно, что она не захватила домашние туфли. У другого ее локтя — верстак, которому накрахмаленная скатерть придает приличный вид; на нем лежат разнообразные инструменты. Среди них высится бутыль баронессы, полная сажи. По другую сторону стола Грендель, склонившись над мальчиком, прилежно вытирает ему лоб. Пройдя примерно ползала, Томас начинает различать лицо Маугли, мокрое от пота, горячечное, видит, как его тело сотрясается от озноба. Ему вспоминаются зубоврачебное кресло Ренфрю и рассказы Чарли о племяннице учителя, и он мрачно вопрошает сам себя, существует ли такой мир, в котором детей не связывают во имя высоких целей. Что-то — игла? — торчит из обнаженного бока мальчика, примерно на уровне печени. Вокруг неутомимо суетится Грендель, заботливо, уткнув подбородок в грудь, так, словно кланяется ребенку.
Еще несколько шагов, и Ливия начинает говорить. Она вынуждена кричать: пористые стены поглощают все звуки. Обращается она к Гренделю, а не к матери. Томас, идущий позади, шагает сквозь ее злость, как сквозь утренний туман.
— Вы солгали мне, Грендель! — кричит она, и приятели видят, как по прошествии секунды тот вздрагивает. — Что еще хуже, вы солгали Маугли. Он вам доверял. А теперь только взгляните на него. Зачем вы его мучаете?
Грендель смотрит на нее с расстояния в тридцать ярдов и хлопает себя по боку рукой, все такой же сдержанный в своих движениях.
— У него лихорадка. Леди Нэйлор говорит, что у него изменяются органы. Но не волнуйтесь, скоро все пройдет.
— Она хочет забрать его кровь. Всю до последней капли. А вы ей помогаете. — И Ливия горько добавляет, густо дымя, окруженная пышными горками сажи на неровном полу: — Правильно о вас говорили с самого начала. Вы чудовище, Грендель. А уверяете, что любите его.
Удрученный, растерянный, он молча смотрит на нее. Возможно, в изгибе его шеи есть намек на сомнение или сожаление. С такого расстояния, в этом необычном свете, легко увидеть самые разные чувства в его лице, в позе. Грендель нагибается к игле, торчащей из тощего детского тела, и открывает какой-то клапан; тонкая струйка крови льется в стеклянный пузырек. На всем протяжении этой беседы леди Нэйлор не подавала голоса, сейчас же она поднимается со своего кресла, сжимая в одном кулаке что-то тяжелое и металлическое.
— До чего мелодраматично, Ливия. Но хватит, оставь мистера Гренделя в покое. Ты же на меня злишься, а не на него. — Она делает шаг им навстречу, словно ускоряя их приближение, и приветственно раскрывает руки. — Только потом обязательно расскажите, как вам удалось найти меня. А вообще я очень рада. Мы вместе встретим рассвет нового мира.
Еще двадцать ярдов. Теперь Томас видит все отчетливо: маленький, с двумя короткими стволами пистолет, который искажает гостеприимный жест леди Нэйлор, заставляя ее слегка наклониться вправо; бутыль с черной сажей на столе, словно вот-вот будут наполнены бокалы для финальной трапезы; Грендель, проверяющий кровь в пузырьке — опущенная туда полоска желтой бумаги немедленно синеет. Но прежде всего он видит Маугли, взирающего на своего мучителя с невыносимым выражением, в котором слились надежда, доверие и мольба. От горячки его глаза припухли и неестественно блестят.
— Бумага! Она посинела! — сообщает Грендель баронессе. — Как вы и говорили. Значит, кровь Маугли
Леди Нэйлор, не оглядываясь, отвечает:
— Чуть позже. Сначала откройте клапан, как я вам показывала.
И все, этого достаточно. При упоминании клапана — будто ребенок есть всего лишь канистра, паровой двигатель, который нужно стравить, — что-то возвращается к Томасу, ощущение безотлагательности и бесповоротности, затерявшееся между жалостью к самому себе и сомнениями. В следующий миг он расталкивает плечами друзей и бежит по изъеденному веками полу, спотыкается, падает, снова вскакивает на ноги.
Томас не воспринимает то, что кричит ему леди Нэйлор, и не знает, следуют ли за ним его друзья; он летит к высокой женщине, пригнув голову и плечи, точно приготовился к атаке. Струи дыма трепещут у него за спиной, словно фалды сюртука.
Ему остается всего шесть или семь шагов, когда он цепляется за что-то ботинком, и раздается выстрел — хлопок двух мокрых ладоней в вязком, мертвом воздухе. Впереди: вскрик, фонтан то ли крови, то ли сажи; серебряный перезвон битого стекла; потом стремительный прилив темноты — это одна за другой, с промежутком в долю секунды, глухо щелкая, гаснут колбочки света над бассейнами.
В Томаса врезается пол и вышибает из его легких весь воздух.
