в лоскутья, кусок кожи над скулой срезан, оттуда струится кровь, другие участки стремительно отекают. Чарли подходит к баронессе и прекращает ее бессмысленные движения, сжав оба запястья женщины.
— Вы ранены?
— Все потеряно, — в ответ шепчет она. Ее губы бледны, того же цвета, что и зубы. От этого Чарли трудно сосредоточиться на ее словах. — Разлилось. Это плохо. Нам и так едва хватило бы.
Чарли пытается поднять баронессу, та вскрикивает от острой боли. Тогда он опускает ее, переворачивает на спину, кладет ее голову себе на колени.
— У вас что-то с ногой? — спрашивает он, разглядывая ее неподвижные конечности. — Пуля попала вам в ногу?
Леди Нэйлор мотает головой:
— Испугалась. Поскользнулась. Сломала тазобедренный сустав. Или бедренную кость.
Чарли кивает и показывает себе за спину.
— Это был директор Траут и его подручный. И Джулиус с ними. Ваш сын мертв, леди Нэйлор. Сожалею.
Баронесса как будто не слышит его, мелко дрожа, и снова начинает бормотать себе под нос:
— Все потеряно. Имперский галлон! Но половину стащил Джулиус. Половину! Едва достаточно. А теперь и это разлилось. Бесполезно. Потеряно, потеряно, потеряно.
Чарли смотрит на нее, стараясь найти смысл в обрывочных восклицаниях. Ливия садится рядом с ним и перекладывает голову матери на свои колени. Она принесла бутылку и бокал, которые уцелели, стоя на столике у кресла, и налила для баронессы немного портвейна. Пока леди Нэйлор пьет жадными, частыми глотками, Чарли отодвигается, встает и, поглощенный новой мыслью, изучает стол и комнату.
Должно быть, пуля попала в сосуд. А может, это была не пуля, а дробь, дюжина свинцовых капель, разорвавших стекло. От бутыли осталось лишь круглое донышко толщиной с палец. Вокруг него скатерть почернела от сажи, но большая ее часть, по-видимому, брызнула черным фонтаном и впиталась в пористый, осклизлый пол. А дробины, пролетевшие мимо стола, изрешетили металлический ящик, из которого выползает кабель, питающий лампочки под потолком. В остальном рабочий стол сохранил прежний вид, особенно дальний его край, где стоит стул, к которому был привязан Маугли. Рядом со стулом — ведро с чистой водой, через его край перекинута сложенная мокрая тряпочка. Очевидно, ею утирали пылающего жаром ребенка. Продолжая вынашивать свою мысль, Чарли отдает Ливии тряпку, выливает воду из ведра на пол и идет к ближайшему фильтрационному бассейну.
Бассейн заполнен почти до краев. Набрать воды в ведро нетрудно. Раздраженный миганием лампочек, Чарли несет свою добычу к газовому фонарю Траута, который светит через прутья решетки. Приходится преодолеть тошноту, чтобы погрузить руку в темную жидкость. Там он нащупывает частицы сажи, плавающие в ведре, как ил в мутном пруду, поднимает горсть отвратительной жижи и подносит к носу, желая рассмотреть получше. На него падает тень: Томас хочет узнать, что он нашел. В ладони Чарли колышется сажа. Очень темная.
Но не черная.
Они смотрят друг на друга: во взгляде Чарли — растерянность, во взгляде Томаса — гнев.
В следующее мгновение Томас, ничего не говоря, разворачивается и сердито шагает к распростертой на полу леди Нэйлор.
Чарли спешит вслед за ним.
За последние дни Чарли видел Томаса в разных ролях. Сначала он был гончей, неустанно выискивающей ответы; затем — мучеником и демоном, спускающимся во мрак своей сущности, после этого — кающимся убийцей, застрявшим между ненавистью к себе и апатией. Теперь Томас превращается в инквизитора. Он заново открыл в своем гневе самые острые грани, а может, просто повернул их наружу — как нож, который воткнули ему в ребра. Сначала несет свой гнев к столу и берет оттуда мерную склянку с кровью, потом присаживается на корточки около леди Нэйлор. Ливия задрала на матери юбку, обнажив край нижнего белья. Одна нога так распухла под чулком, что напоминает футбольный мяч, привязанный к тазу. Ни Чарли, ни Томас не отворачиваются, пока Ливия осматривает мать. Томас наклоняется над миледи, стараясь разглядеть ее лицо, потом жестом велит Чарли усадить ее, даже если это движение причинит ей еще больше боли. Она бледна и остается в сознании; правая сторона лица по-прежнему красива, а левая похожа на поднявшееся тесто. Томас подносит склянку к ее здоровому глазу.
— Кровь Маугли, — начинает он. — От пятидесяти до восьмидесяти часов после инфицирования. Себастьян сказал Ливии, что нужно две тысячи двести кубических сантиметров. Около четырех пинт. Но тут даже не полстакана, меньше.
Леди Нэйлор смотрит на него и почти улыбается: видны пепельные десны, в отек врезается один уголок рта.
— Пятьдесят миллилитров. Пять наперстков. — Кашель вместо смеха. — Вы думали, что я вампир, Томас?
— Мы думали, что у вас нет никаких принципов, миледи.
Она соглашается с этим, прикрывает здоровый глаз, открывает вновь — в нем сверкает гордость:
— Это правда. Никаких.
