К леди Нэйлор они обращаются с этим вопросом только во время обеда. Раньше мальчики не могли ее отыскать, а завтракали они в одиночестве, в самой маленькой из трех столовых. Первым слово берет Чарли. Он объясняет, что к недавнему письму от его сестры была приложена записка от родителей, которые требуют его возвращения домой; что его мать в особенности желает познакомиться с мистером Аргайлом, о котором много наслышана; наконец, что его отец ожидает их прибытия в ближайшее время, чтобы успеть представить обоих кузену из Ирландии, ненадолго приехавшему в гости.
Томасу приходится прервать поток его красноречия.
— Короче, — говорит он, — мы уезжаем сегодня.
Леди Нэйлор бесстрастно выслушивает их, сидя с прямой спиной. Ее вилка воткнута в холодную свинину.
— Вы не успеете добраться до станции засветло. На дорогах небезопасно. Кроме того, на курьерский вы уже опоздали.
Томас готов начать спор, но она уже обернулась к дворецкому:
— Торп, пожалуйста, поговорите с кучером. И помогите джентльменам упаковать вещи. Они выезжают на рассвете.
День они проводят в своей комнате, не рискуя выходить — разве что при необходимости. Ни один не говорит об этом вслух, но причина в том, что они боятся. Боятся, не случится ли чего-нибудь, не остановит ли их кто-нибудь, не помешают ли их отъезду. Когда они только приехали сюда, а было это десять дней назад, пребывание в доме было скучным для них. Теперь дом кажется ловушкой.
Так они сидят, считая часы, и Чарли замечает, что его мысли то и дело возвращаются к Ливии. Ощущение такое, будто он должен что-то объяснить ей. Или она ему. Что именно, он не может понять.
После ужина леди Нэйлор приглашает Чарли и Томаса к себе в кабинет. Она садится за свой стол и заставляет их поклясться «честью джентльмена в том, что они не будут описывать или еще каким-либо образом упоминать о ее исследованиях, а также об исторических выкладках, которыми она делилась с ними, в разговорах с третьими лицами». Тяжеловесная фраза будто вышла из зала суда, и Чарли ждет, что баронесса вытащит из бюро лист бумаги и потребует расписаться. Но нет, она только поднимается из кресла, чтобы пожать им руки на прощание.
Сначала Томасу:
— Сожалею, что вы вынуждены спешно покинуть нас, мистер Аргайл. Я возлагала на вас большие надежды.
— Я часто разочаровываю людей.
Леди Нэйлор улыбается:
— Могу себе представить. — Она переводит взгляд на письмо, лежащее на столе. — Есть новости из парламента. Только что пришли. Сегодня рано утром состоялось заседание. Прямо в день новогоднего праздника, невероятно! Такого еще не бывало. Спикер поставил на голосование поправки к Закону о чистоте королевства. Большинство депутатов, конечно, разъехались из-за праздника. Поправки приняты. Эмбарго продлено без всяких изменений. Это полный триумф тори. Боюсь, ваш добрый доктор Ренфрю придет в отчаяние. — Она смотрит на них с болью и укором. — Мы живем в роковое время, господа. Решается будущее нашей страны. А вы ведете себя как дети и играете в прятки.
Она отпускает ладонь Томаса бесцеремонно, чуть ли не грубо. Настает черед Чарли. Вблизи ее лицо выглядит осунувшимся, даже изможденным. Раньше он этого не замечал.
— Полагаю, вы воздержитесь от того, чтобы сообщать сведения о состоянии моего мужа кому бы то ни было, даже своим родным. Будет лучше, если все сочтут, что вы ни разу не видели его. Он прикован к постели. Этого вполне достаточно. Надеюсь, вы согласны.
Она сжимает его руку напоследок, отворачивается от обоих, возвращается в кресло.
— Это все. Прощайте, джентльмены. Bon voyage.
— Разве утром мы с вами не увидимся?
— Мне надо работать.
Это последнее, что они слышат от баронессы. Она склоняет голову и окунает перо в чернильницу. Должно быть, в ее мыслях они уже перестали существовать.
За дверями кабинета леди Нэйлор они встречают Ливию. Очевидно, она дожидалась мальчиков — но при их приближении внезапно удаляется прочь. Чарли бежит за ней, но вскоре останавливается и окликает ее.
— Завтра мы уезжаем, — кричит он.
Ливия поворачивает к ним голову и в тот же миг срывается на бег. Тонкие черты ее лица искажены судорогой. А потом происходит невозможное: капля дыма, серо-голубая и почти жидкая, скатывается из ее ноздри на верхнюю губу. Девушка скрывается за углом. Издалека до них долетает одно слово, приглушенное, хотя ей наверняка пришлось повысить голос:
— Adieu.
