Дым

это, как не воспоминание, очень древнее, сохранившееся в форме легенды? Так первобытные люди пытались осознать судьбоносное событие из своего прошлого. Это их память о пришествии греха! Грех — это болезнь. Микроб, как сказали бы континентальные ученые. С течением времени он преобразился, стал видимым глазу, получил материальное воплощение. Явление, несомненно, поразительное, но не имеющее последствий: всего лишь видоизменение симптома. Над чем мы действительно должны работать — научно, то есть используя все наши знания для решения вопроса, а не прячась за искусственной стеной вроде эмбарго, — так это над искоренением самой болезни. Понимаете, у меня есть план. Нужно просто выращивать здоровых людей. Сначала среди знати. И затем… До тех пор, пока мы все не станем одинаковыми.

Он останавливается и бросает взгляд на Чарли, как будто испугался — то ли величия собственной идеи, то ли приступа откровенности в присутствии ученика. Затем, тряхнув головой, он отбрасывает сомнения и вновь начинает расхаживать по комнате.

— Знаете ли вы, мистер Купер, что в подземной темнице ее величества томится ученый, считающий, будто человеческие существа развились — эволюционировали — из более примитивных созданий? Мы меняемся от поколения к поколению, в зависимости от окружающей среды и обычаев жизни. Со временем старые виды дают начало новым. Вы когда-нибудь видели изображение жирафа, мистер Купер? Конечно же нет, ведь они запрещены. А мне довелось видеть его живьем. В африканской саванне, куда мы отправились с бароном Нэйлором. Животное, похожее на рослого оленя, только шкура в желтых и коричневых пятнах, а шея длиной пять или шесть футов. Весьма забавное, сказать по правде. Так вот, теория эволюции гласит, что шея стала длинной вследствие растягивания: жираф ест листья с деревьев. Растягивание на протяжении тысячелетий. Что-то вроде гимнастики. И каждое поколение передает следующему капельку своей силы. Это медленный процесс, разумеется, он длится веками. А если слабейших особей убивать? В данном случае — животных с самой короткой шеей? Тех, у которых недостает воли измениться? Если разработать программу растягивания шеи для всех детенышей, воздействуя на них, так сказать, с колыбели? Только представьте, как ускорится прогресс! А потом перенесите эту идею в сферу морали. — Ренфрю снова усаживается в кресло, стараясь не расплескать чай. — Бог — это ученый, мистер Купер. Нам обещано Второе пришествие. Республика праведников. Но мы должны трудиться, чтобы получить все это!

Над головой слышен скрип. Чарли представляет, как племянница Ренфрю неловко наклоняется над умывальником, чтобы ополоснуть тело под корсетом из стали и кожи, который оберегает ее от самой себя. Но может, это всего лишь старые балки, стонущие от ночного холода.

Чарли переводит взгляд на Ренфрю. Тот смотрит на него выжидательно. Сейчас их роли почти что поменялись: Чарли — учитель, Ренфрю — ученик, ожидающий оценки за эссе о политической этике. Другому это доставило бы удовольствие, но Чарли испытывает боль: вот еще одно доказательство того, что в мире царит беспорядок.

— Значит, вы бывали в дальних странах? — Он уклоняется от взгляда Ренфрю, не желая соответствовать его ожиданиям. — В доме Нэйлоров мы видели фотографию, на которой вы с бароном стоите посреди экзотической равнины. Я не понял, что это за ландшафт. Плоский, открытый, глазу не на чем остановиться. И бескрайнее небо.

Если Ренфрю и рассержен тем, что Чарли ушел от темы, вида он не показывает: не хмурится, не поджимает губы. Но мальчишеское возбуждение, которое зажглось было в нем, отразившись на лице, немедленно угасает. В кресле опять сидит взрослый черствый человек. Не черствый, поправляет себя Чарли. Добродетельный. Благоразумный.

Вообще-то, это одно и то же.

— Да, мы поездили по миру — тогда это еще было разрешено. Были на континенте. Во всех колониях. И за пределами цивилизации.

— Мне кажется, я догадываюсь, что вы искали. Место, где родился дым. Где он существовал изначально. Источник.

Ренфрю трясет головой:

— Логичное предположение, мистер Купер, но ошибочное. Я тоже так думал, когда барон Нэйлор впервые рассказал мне о своей теории и предложил поехать с ним. Летом, после моего первого года в Оксфорде. Я был чуть старше, чем вы сейчас. Барон пригласил меня погостить в его великолепном имении. Мы читали, катались верхом, охотились, боксировали. О, барон не ошибся, выбрав в компаньоны студента-стипендиата, нищего, вознесенного над людьми своего круга. Плененного его титулом не меньше, чем интеллектом.

Есть что-то пренебрежительное в интонациях Ренфрю, что-то надменное в его позе. Чарли не сразу понимает, чем это вызвано. Теперь он, бывший студент-стипендиат, наставляет английскую элиту в самой престижной школе королевства. Нет, не наставляет. Оценивает. Титулы его больше не пленяют.

— Целью нашей первой поездки была Болгария. Мы собирали доказательства в библиотеках старинных монастырей. Но на следующее лето бароном завладела новая идея, еще более дерзкая. Если дым пришел в Европу только к семнадцатому веку, рассуждал он, то должны оставаться места, куда он еще не проник. Отдаленные уголки, на краю всего сущего. Понимаете ли, он искал безгрешного человека.

Чарли вспоминает снимок. Девушка, прикованная к стене, изгибает шею, чтобы отвернуться от фотокамеры. Девушка, которая родилась, чтобы спасти Томасу жизнь.

— И вы нашли такого человека.

— Мы нашли целый народ. По крайней мере, узнали о том, что он существует. Народ без дыма. Мелкие племена, обитающие среди вечных льдов. Охотятся на китов с утлых лодок. Питаются сырым мясом тюленей. Те, кто жили южнее, считали их демонами и, завидев кого-нибудь из