перина кажется верхом роскоши. Мастер Ренфрю достает для Чарли ночную сорочку, наполняет умывальник чистой водой и оставляет мальчика в одиночестве, давая ему возможность переодеться. На долю секунды Чарли задумывается о том, чтобы отказаться от гостеприимства учителя и отправиться в обратный путь. Но за окном идет снег, и даже в комнате холод пробирает до костей. Чарли накрывается пышным одеялом, и его окатывает такая волна благополучия, что ему становится стыдно.
Он собирается задуть огонь в лампе, но дверь открывается снова, и входит Ренфрю, все еще в дорожном костюме. В руках он держит поднос с кружкой, от которой поднимается пар. Как выясняется потом, в кружке — горячее молоко с медом.
— Выпейте-ка, мистер Купер, вам не повредит. Со дня отъезда на каникулы вы потеряли с полдюжины фунтов.
Он сидит у кровати и смотрит на Чарли, пока тот не выпивает все, — и только потом уходит с подносом. В его заботливости столько материнского тепла, что Чарли засыпает, представляя себе мать. Она тихонько напевает и подтягивает его одеяло до самого подбородка.
Кесарь
Человек, который вышел на меня, хочет рассказать о союзе рабочих, который основали рудокопы. В его ладони поблескивает увесистый золотой. Он не может отвести глаз от монеты и уже трижды попробовал ее на зуб. Надо было сунуть ее в зад моей суки перед тем, как отдать ему. Интересно, понравился бы ему и тогда вкус золота. Думаю, понравился бы.
Он такой же, как многие люди его класса. Грубый, жадный и тупой. Из его головы поднимаются тонкие, сальные струи дыма. Он сутулится — то ли чувствует себя виноватым, то ли испытывает страх.
— Они такие бунтовщики, — говорит он в четвертый или пятый раз и щурится на меня. — Как по мне, так чистые разбойники.
Судя по акценту, он с запада. Чужак. Строит свою жизнь на лжи, которая стала правдой от бесконечных повторений.
— А вот я, к примеру, человек хороший. Соль земли.
Он опять кусает монету, основанием ладони размазывает сопли по бороде, портит воздух. Нервные газы, как говорил мистер Прайс. Он вызывал их выделение у многих, а потом стоял, принюхивался и подмигивал мне. При мысли о Прайсе мое стремление достичь цели усиливается.
Я опять спрашиваю его о двух мальчишках и девушке.
— Из богатых, — говорю я. — Аристократы. Один тяжело ранен. — Никак не втолковать этому недоумку, что мне плевать на их игрушечный мятеж. Ведь этот рудник принадлежит не Спенсерам.
Наконец он что-то вспоминает. Внизу, в руднике, видели девчонку. Не здешнюю. Она была с неким Фрэнсисом Мосли. Их заметила одна из возчиц, проходя мимо в темноте.
— Но она точно не из знати, — бормочет он. — Грязная, что твоя арабка. В штанах. Я так думаю, шлюха. И потом, конечно же, — добавляет он, глубокомысленно подвигав бровями, — те трое на дороге. Стив Милнер говорил, что видел их. Но и они не богачи. — Он настороженно смотрит на меня, боясь лишиться своего золота.
— Дай-ка я сам угадаю. Они тоже были грязными.
— Будто их изваляли в грязи.
— Отведи меня туда, где их видели.
Моя сука рычит, когда он начинает движение. Я дал ей кличку Нотт — в честь скандинавской богини ночи. Она прониклась симпатией к засаленному мужичонке и обнюхивает его ширинку, словно за ней спрятан бекон. Тот чуть не выпускает из рук свою монету.
Уже шесть дней я занимаюсь этим. Каждое утро встаю до рассвета и седлаю лошадь. Каждый вечер ужинаю с матерью, бледной и тревожной, с вопросом в глазах, который она боится задать. У нас простые отношения — у меня с матерью. Мы заменили эмоции экономикой. Недавно к узам долга и крови мы добавили преступление.
— Ты помогаешь судье в поисках? — спрашивает мать на второе утро.
— Нет. У меня свои соображения.
— Значит, ты обнаружил след?
— Может быть.
— Пожалуйста, будь осторожен, — говорит она, и сперва мне кажется, что она имеет в виду меня самого. С комом еды, застрявшим в горле, я смотрю на нее, надеясь и одновременно боясь, что она заставит меня говорить.
Но больше она не произносит ни слова.
Когда я сажусь в седло, ее рука касается распухшей седельной сумки у моего бедра.
