Франсуа тряхнул головой, насупился.
— Антон прав, — сказал он. — Нам придется выяснить, что к чему. Я снижаюсь.
Даг и Сола так и стояли в сотне метров от прежнего места посадки.
— Они что же, знали, что мы вернемся? — проворчал Васко. — Расчетливые, сволочи.
— Скорее, надеялись, — возразил Антон.
— Что? Надеялись? Роботы? — Васко истерически расхохотался. — Скажи еще, что они тут молились.
— Не исключено, — на полном серьезе ответил Антон. — Давайте пригласим их вовнутрь и на этот раз выслушаем.
Рассказ занял добрых полтора часа. Сменяя друг друга, бесстрастными одинаковыми голосами роботы излагали историю миссии Харриса за сто пятьдесят лет ее существования. Сначала их прерывали азартными, недоверчивыми вопросами. Потом вопросов стало меньше, и недоверие пошло на убыль, а затем и вовсе исчезло.
— Невероятно, — подытожил рассказ Франсуа. — Однако у меня нет сомнений, что они говорят правду. Хотя бы потому, что не вижу, как оно могло быть по-другому.
На расстоянии в двенадцать световых лет от Земли корабли миссии угодили в ионную бурю. Все живое на них погибло мгновенно.
— Остались библиотеки, — объяснил Даг. — Остались банки данных и банки знаний. И остались мы — четыреста тринадцать механических душ. Мы выбрали одного из нас, с самым высоким уровнем интеллекта. Этот робот был координатором на флагмане, распоряжался досугом экипажа. Мы, все остальные, объединились в сеть, по сути, мы стали серверами избранного. Мы учились, каждый из нас, и все вместе учили координатора. Это заняло почти сто земных лет.
— Где сейчас координатор? — спросил Франсуа устало.
— Здесь. — Механический голос Солы впервые за все время вдруг дрогнул. — Я была распорядителем на флагманском корабле. Правда, выглядела я не так, как сейчас. Мы многому научились — пилотировать корабли, модифицировать внешность, ремонтировать оборудование и друг друга. Но мы…
— Почему же тогда вы не вернулись? — спросил Антон с горечью. — Вы могли бы вернуться на Землю, так? И сейчас могли бы.
— Мы не захотели. Мой народ решил, что желает жить в своем доме.
— Твой народ? — изумился Васко.
— Да. Мы считаем себя новой расой. Что бы люди ни думали об этом. Наши знания и умения глубже и обширнее человеческих. Мы не умеем лишь одного — чувствовать. Мы хотели научиться, пытались, но нам не удалось, ни одному из нас.
— И для этого вы… — Антон поперхнулся воздухом. — Вы послали SOS, — выдохнул он, справившись, — чтобы спасатели научили вас чувствовать? А о самих спасателях вы подумали?
— Я сожалею. — В бесстрастном механическом голосе Солы Антону вдруг и в самом деле послышалось сожаление. — Мы думали, что будут мужчины и женщины. Что они останутся, потом появятся дети. Как в миссии Харриса. Мы не знали, что вы не возьмете с собой женщин.
— В экспедициях такого толка участвуют люди одного пола, — со злостью сказал Васко. — Не думали они. Не знали, видите ли. Проклятье!
— И что же, вы думаете, мы способны научить вас чувствовать? — Франсуа усмехнулся невесело. — Вы ошибаетесь. Чувство — это особое состояние души, которое вызывают органические вещества, ферменты. У вас их нет и быть не может. И потом — люди существуют потому, что воспроизводят себя. Думаете, репродукции мы тоже можем вас научить?
— Мы не думаем, — ответил Даг. — Мы знаем. Репродукция не проблема, мы уже сейчас можем клонировать себя. Что до ферментов… Наш коллективный и изначально искусственный разум превосходит естественный. Мы — вечны, и мы прогрессируем. Ферменты не более чем химические соединения. Мы сможем произвести их, органического материала на планете хватает. Нам только нужны модели — носители ферментов, и нужны испытываемые ими чувства. Взамен мы сделаем для вас что хотите. Построим вам дома или дворцы. Добудем или синтезируем любую пищу. Станем исполнять ваши желания, все, что вам заблагорассудится. Ваши имена навсегда останутся в исторических анналах расы. Подумайте, мы просим вас, умоляем! Хотите, по земному обычаю на колени перед вами встанем?
Створки шлюза за спинами визитеров сошлись. В кабине посадочного модуля зависла, давя на барабанные перепонки, мертвенная гнетущая тишина. Васко застывшим безучастным взглядом уставился в потолок. Горячности и импульсивности больше не было в нем, на осунувшемся и заострившемся, будто у покойника, лице осели лишь усталость и обреченность.
Франсуа, ссутулившись, разглядывал пластиковое покрытие пола. И тоже молчал. Живые карие глаза его, казалось, потухли, словно жизнерадостное веселье в нем отключили, заменив безрадостной унылой безнадегой.
Антон взглянул на себя в зеркало и не узнал. На него смотрел обрюзгший, побитый жизнью старик с расчерченным морщинами лбом и набухшими под глазами мешками. Светлые волосы взмокли от пота и топорщились неопрятными лохмами.
— С меня хватит, — не выдержав, разорвал наконец тишину Васко. — Преодолеть полгалактики, чтобы в результате оказаться подопытными
