прислуги, совсем дурехи. Кажется, Анютой ее звали. Книжек он все равно не читал, что ему от меня кроме женской ласки? Да и грубым он был. И в любви грубым, – она подняла на меня глаза: – Иным это нравится, но не мне. Сказал так: «Мне попроще нужна бабенка. Чтобы зад был, как у тебя, да чтобы книжиц не листала. Я не лыцарь под твоими окнами стоять да серенады петь. И скулеж твой слушать. Надоела ты мне, аристократка, хуже горькой редьки. Иди к черту!» – Марфуша рассмеялась. – Верь после этого ворожеям и колдуньям! – она замолчала. Эта женщина была умной и точно понимала, что именно хочу я от нее услышать. Не прелюдию, всем известную, а главное, самое главное! Грустная улыбка скользнула по ее губам: – А то, что он меня под Миколу подкладывал, дружка своего, гори он в аду, ты в это не верь, – покачала она головой. – Не было этого! Хотел он, паразит, сделать такое, думал, сойдет ему с рук, да я сказала, что пусть лучше сразу убьют, иначе Кураеву пожалуюсь, не побоюсь…
Марфуша замолчала.
– И что они? – я приложил ладонь к ее лицу – щека Марфуши пылала, точно ударили ее. – Так что, милая?
– Видно, и впрямь в тот час не страшно мне было умереть. Отстали они, – в глазах Марфуши блеснули слезы, дрогнули губы. – А был то вечер, Петруша, ой, страшный вечер! Когда они меня в оборот брали. Напились, распалились. Озлобились потом. Уже силком хотели. Только вовремя опомнились казачки, решили: их батька Кабанин и так с Кураевым не на жизнь, а на смерть воюет, и лишние хлопоты Дармидонту Михайловичу никак не надобны, – в ее глазах вспыхнул недобрый огонек. – Сами бы от него такого получили! Он их за пристрастие к бабам еще как гонял! Никола сам рассказывал: однажды выпороть приказал обоих – стерпели. У казаков порка за провинность – дело обычное. Ну да черт бы с ними. Сдохли, туда им и дорога. Так что не верь лишнему, языки много чего наболтают, – не отпуская моего взгляда, она потянулась ко мне и, уже закрывая глаза, коснулась губами моих губ. – Не верь, Петруша, любимый мой, не верь плохому…
3
Так прошло две недели. Я уже ходил без палочки, только чуть прихрамывал. Степан привез мне газету «Самарские ведомости», где значилось, что бывший купец, а ныне преступник Дармидонт Михайлович Кабанин утонул в проруби со своими подельниками, когда удирал от доблестной полиции. А догонял лиходея лично генерал Фома Никитич Палев! Буквально на огненном рысаке и с шашкой наголо!
– Вот брехуны! – дегустируя сливовую наливку старика Федора, запивая ее чаем с вареньем, заметил Степан. – Газетчики, сукины дети!
– Да бог с ними, – стоя у окна, отозвался я. – И не солгали они в общем. Догонял Фома Никитич? – догонял. При оружии был? – при нем. Где тут вранье?
Степан снисходительно покачал головой.
– Ну да, согласен… А что же, Петр Ильич, у вас с Марфой Алексеевной все серьезно?
– А что ты подразумеваешь под этим словом – «серьезно»? – обернувшись, спросил я. – А, Степан?
– Вы и сами знаете.
Я усмехнулся:
– Знаю!.. – и, похрамывая, направился к столу. – Ничего я не знаю…
– Но любите ее?
– Люблю, – усаживаясь напротив гостя, кивнул я. – Очень люблю! Так люблю, что сил нет. Ни с кем такого прежде не было… Веришь?
Степан улыбнулся:
– Верю, Петр Ильич. И рад за вас.
Я плеснул нам в стопари наливки.
– Но ты же не только за тем приехал, чтобы о любви говорить, верно?.. Степан Горбунов?
– Верно, – кивнул он.
– Говори тогда.
– У казака Николы была полюбовница – Анюта.
– Так…
– Исчезла она.
– И что с того?
Степан пожал плечами.
– Вот и я думаю, Петр Ильич, что с того? Говорят, любовь у них была большая. Страсть! Это он, простите меня бога ради, из-за нее Марфу Алексеевну оставил. Еще раз простите, – глядя мне в глаза, повторил Горбунов. – Я дом Кабанина знал хорошо. И дом, и тех, кто в нем жил. Вы должны об этом знать, я уже говорил вам.
– Да, говорил, – кивнул я. И тотчас нахмурился. – Подожди-подожди, – я так и не выпил свою сливянку. – А ведь точно: была такая Анюта, мне Марфуша о ней говорила совсем недавно.
– Вот именно: была. Черноглазая, стройная как березка, и бойкая такая. Шестнадцати с половиной лет. Один раз увидишь – не забудешь. За такой пойдешь хоть за море! Говорят, Никола ее отцу, Кузьме одноногому, смертью пригрозил, если он им препятствовать станет. А ведь он вдовец, и дочка у него
