положил руку на грудь, – ничего не знаю, оставили бы вы меня, старика, а? Найдете – в ноги вам первый поклонюсь! А не отыщете, что ж, буду в одиночестве погибать, – он даже хлопнул себя по сердцу. – Так и знайте!
Я повернулся к нему внезапно и грозно, точно хотел его ударить.
– А подруга ее лучшая нам другое говорила! – ткнул я в одноногого мужика пальцем. – Другое!
– Люська-то? Галкина? Стерва эта рыжая? Да брешет она, господин начальник. – Кузьма Загоскин криво шагнул ко мне. – Брешет, гадина! (В который раз я переглянулся со Степаном, но отец беглянки этого не заметил.) Она ж завидует Анютке-то, красоте ее! – он даже кулаки сжал от гнева и отчаяния. – Вот и наговаривает, сучонка! Подлюка рыжая, поганка!..
«Рыжую подлюку» отыскали и привели в дом Загоскиных почти сразу. «Но как вы угадали, Петр Ильич?!» – не скрывая удивления и даже восторга, спросил Степан. «У девчонки обязательно должна быть подруга, которой она рассказывает все: от сердечных болей и постельных сцен до самых сокровенных грез! – я улыбнулся. – Это – азбука, мой друг. И несомненно именно эта подруга чаще других бывает в ее доме. Отец Анюты просто обязан был ее знать!»
Люська Галкина была напугана куда больше одноногого заговорщика. И если Кузьме Загоскину терять было, в сущности, нечего, кроме своей свободы, а на себя он плюнул, это было ясно, то зеленоглазую рыжую девицу я тотчас же прижал к стенке.
– Мать и отца как сообщников в Сибирь, – сказал я в присутствие Степана и двух жандармских унтер-офицеров, – сестру и брата – в приют. А тебя за сокрытие могут и повесить!
– Папку с мамкой пожалейте! – девчонка бухнулась передо мной на колени, и дальнейшая ее речь была почти бессвязна, перебивалась жестокими всхлипами, но смысл был таков: она все расскажет, да и рассказывать толком нечего, разве что: Анюта сказала, что через неделю они будут на Черном море, уплывут в Турцию, где их сам черт не сыщет, потом – на другой пароход, – и до Парижа. А там уж они разгуляются! И дом купят, и корабль! А захотят, и в Америку уплывут! Что денег у нее с женихом будет сколько хочешь, так что она и отцу пришлет, и ей, дорогой ее Люське, пришлет. А потом и саму ее, Люську, хоть в Париж, хоть в Америку, хоть на какие молочно-кисельные острова заберет, потому что она, Люська, ее лучшая подруга.
Девчонку вскорости я отпустил. Вызвал Кузьму Загоскина и предупредил его, что когда его дочь Анюту и ее жениха-преступника будут брать в той же Одессе, скорее всего, убьют обоих. Никола живьем не сдастся, это факт! Одноногий Кузьма сполз с табурета, тоже бухнулся на колени, разве что тяжело и громко стукнув костылем об пол, и зарыдал грудным срывающимся голосом: «Что же делать, барин?! Что делать?!» – «У тебя только один выход спасти дочь, – сказал я, – помочь отыскать их прежде, чем они окольными путями доберутся до Черного моря. А уж мы сумеем разбить эту парочку. Лично этим займусь! И не бойся, твоя девчонка юна и глупа, и никому не нужна. Пока она здесь – она совращенная пленница, которая днем и ночью мечтает попасть домой, а там, далеко, уже станет роковой сообщницей опасного и жестокого преступника!»
На станции городка Боярское, где, по утверждению Кузьмы Загоскина, должны были оказаться Никола и Анюта, их и впрямь видели, но взять не успели. Они двинулись на юго-запад. Мы со Степаном и еще с десяток сыскарей, как старые добрые гончие уже чуяли добычу и скалили пасти, но и следующая станция Беспоняткино тоже ничем нас не обрадовала.
Противник оказался и хитрее, и умнее, чем мы думали.
– Этот Никола не только дикий и беспощадный зверь, каким я увидел его прежде, но и ловкий плут! – кутаясь в пальто, сказал я на третьей по счету станции, где видели беглого казака и его полюбовницу Анюту. – Ничего, из-под земли достанем!
И гонка началась.
Телеграфные ленты разлетались фейерверком в средневолжские и южные города России. В конвертах улетали фото беглецов. Но у противника была фора – почти двое суток. Золотых суток! И еще, как я понимал, Никола и Анюта, с чужими паспортами, то расходились в стороны, превращаясь в отдельно передвигающихся людей, то вновь оказывались вместе. Но двигались они, как и сказала Анюта, не к югу России, а ближе к Центральной Европе.
– Ищут лазейки! – сказал я Степану. – А я бы на их месте через Урал рванул, в Сибирь.
– Чего бы им задницы-то себе морозить? – спросил тот. – Сибирь, она, Петр Ильич, не для каждого. И уж точно не для медового месяца! И уж точно не для такого дикого цветочка, как Анютка Загоскина. Ей до городу Парижу хочется, этим купил ее Никола! А сказал бы: поехали в Сибирь, она бы его и прогнала.
– Тоже верно, – согласился я. – Хотя, любовь, штука непредсказуемая.
В Саратове вновь видели эту парочку, но она вовремя унесла ноги.
Далее были Воронеж, Курск, Харьков…
Их взяли под Киевом. Целый взвод полицейских оцепил вагон, местные жандармы-ищейки влетели в купе нашей парочки, угрожая револьверами, готовые расстрелять опасных преступников, как и было предписано, на месте.
Через сутки приехали мы со Степаном и направились в тюрьму. Нас конечно же в первую очередь интересовал казак Никола. К нему мы и вошли. Он, сбитый и плечистый, стоял в брюках и порванной на спине жилетке, с наручниками на руках, глядя в решетчатое окно камеры. Его рыжеватые волосы были зачесаны ото лба. Степан улыбнулся, глядя на человека, и утвердительно кивнул мне. Я вздохнул свободнее.
– Никола, – позвал мой товарищ старого знакомца.
