— Не каждый! — возразила Катька. — Ты главную идею подал. И еще, — она посмотрела на Андрюху с нежностью. — Я помню, как ты за меня с патрулем дрался.
Захлопали крылья. На Андрюхино плечо уселся большой старый ворон, а на Катькино плечико — юный вороненок.
—
— Не внук, а внучка! — захохотала Катька. — А я ее Черничкой зову! Это она у нас с тобой, Андрюха, связной была.
— Знаешь, Катька, а ты самая лучшая на свете, — вдруг сказал Андрюха.
— Бе-бе-бе, ты сам такой, — ответила освободительница Британии и показала Андрюхе язык.
Эпилог. Под знаком восхищения, или explanation about explanation
Someone says it’s better to finish with a comma. What a malarkey! Exclamation mark, that’s what should stay both at the end of a good novel and at the end of a good life.
Кто-то говорит, что лучше всего заканчивать запятой. Что за чепуха! Восклицательный знак — вот что должно стоять и в конце хорошего романа, и в конце хорошей жизни.
— Я, Андрюха, узнавала про мореходку, туда сейчас и девочек берут, — говорила Катька, шагая рядом. — Если ты до конца школы не передумаешь, то будем вместе поступать. Хотя, знаешь, хороший английский много еще всяких разных дверей откроет. И дипломатия, и бизнес международный…
— Что я тебе могу сказать, Катька? Одно скажу: Холмс был прав, когда тебя с Ирэн Адлер сравнивал. Ум у тебя практический, мне до тебя во многих вопросах далековато.
— А еще я знаешь что подумала? Что учим мы с тобой язык даже совсем не только и не столько ради прикладных целей: поступить там куда-то, стать кем-то… Хотя да, конечно, и это все нужно и здорово. Но я подумала, что люди язык любят изучать ради самого процесса, как спортсмены свой спорт любят! Вот скажи, зачем спортсмен старается бежать еще быстрее или штангу поднимать еще тяжелее? Ради денег разве?
— Иногда, может, и деньги ему за это перепадают какие-то, но не в них дело. Думаю, чтобы побеждать. Чтобы человеком себя чувствовать. Чтобы себе что-то хорошее доказать, чтобы другим доказать… Помнишь, что нам Тесла вчера сказал?
—
— Ага, он и есть, — согласился с ней Андрюха.
— Знаешь, а я за год после того нашего первого совместного путешествия что-то очень важное об английском поняла, — продолжала Катька. — Он, мне кажется, знаешь какой? Он на математику сильно смахивает: такой же жесткий и точный, и одновременно свободный.
Вот как в математике устроено?
Дана тебе формула, и нарушать ее ни-ни, правда ведь? Формула — закон!
И в то же время гибкое все это прям до жути. Твои Иксы с Игреками могут быть чем угодно, на что фантазии хватит, от нуля до бесконечности. И это как минимум, а как максимум и того больше! И описать ты этой своей формулой сможешь что угодно: от движения Герундиевны по классу до движения планеты Венера по солнечной системе, легко и не напрягаясь.
— Я сам над этим думал, — кивнул Андрюха. — Гибко-жесткая система. Правило нарушать нельзя, но фантазировать на основе правила можно! Я ведь еще когда сам в дверь ходил и тебе потом рассказывал, чего узнал — то ведь рассказывал именно формулы, жесткие алгоритмы. А уж ты потом их сама вволю отрабатывала. С Белибердиной занимаешься?
— А как же, регулярно, — ответила Катька. — Она меня уже Екатериной Михайловной зовет — не то в шутку, не то всерьез.
Мимо Андрюхи с Катькой промчался Грига Растриндяйкин, как всегда, на полной скорости.
— Ребят, привет, — крикнул он. — Приходите завтра в рок-клуб! Мы с Линкин-Парк на Пинк Флойд перешли, а у них тексты уж больно психоделические, только вы и разберетесь.
— Думаю, сходим, Катька, надо ребятам помочь, — солидно сказал Андрюха.