— Но кое в чем я поступил еще хитрее, — продолжал тиран. — Некоторые слова, явно подрывающие основы государственного строя Ангсоц, я… оставил. Ты не ослышался — я их оставил! Разрешил ими пользоваться. Но при этом немного поменял их смысл. Вот что такое, по-твоему,
— Два значения, — машинально ответил Андрюха. — «Свободно» и «бесплатно».
— О! — Тиран Ангсоца щелкнул пальцами. — Вот этот смысл и остался. Они радуются, когда дышат
Фюрер того, во что превратилась Англия, искривил тонкие губы в подобии усмешки.
— А чего стоили все эти идиотские исключения в английском языке? — продолжил Морри. — Вот ты, наверно, учил эти все
— Учил, но недолго, я с ними сразу подружился, — упрямо сказал Андрюха. — А исключения эти и у каждого русского в крови. Мы-то понимаем, что «иду» в прошедшем будет «шел». Слово должно меняться, а как же еще?
— А в Ангсоце это считается пережитком прошлого, и за такие изменяющиеся слова ты живо окажешься в подвале с крысами.
— А как же? — Андрюха смотрел на паука в черном кителе с ужасом и отвращением. — Как же вы прошедшее выражаете?
— А нечего его вообще выражать, — отрезал диктатор. — Тоска по прошлому у нас — один из видов мыслепреступлений. Я расстрельные списки по доносам рядовых существ друг на друга каждый день подписываю, на руке от «Паркера» уже мозоли. Один негодяй, видите ли, тоскует по йоркширскому пудингу, второй помнит, как пахнет настоящий бразильский кофе… Лично у меня, кстати, есть и кофе, и пудинг, и «Паркер», и многое другое — потому что я знаю тайну серой двери. Но рядовые существа не должны испытывать во всем этом потребности. Тарелка капустного супа в день и два куска хлебозаменителя — вот единственно вкусный и идеологически правильный рацион.
А насчет исключений — в Ангсоц-Юнион, в этом нашем бесклассовом, бесстроевом, безрасовом, безвозрастном и бесполом обществе, исключений нет и быть не может! Или вернее будет сказать так: исключение из всех правил должно быть одно-одинешенько — их великий и любимый вождь и учитель, то есть я. В общем, окончание
«Сумасшедший, — Андрюха пришел к окончательному выводу. — Он просто чокнутый».
— Мало того, и у прилагательных всякие там сословные различия тоже стерты окончательно! Вот как ты делаешь сравнение прилагательных?
— Добавляю
— Именно что так! — закричал тиран. — Любое рядовое существо знает, что завтра у нас все будет
— Было плохо, а станет «плохее»? Вы додумались запретить слово
Андрюха даже не знал, как ему реагировать на такой откровенный, вопиющий идиотизм. Ему хотелось рассмеяться в голос.
И вдруг он поймал себя на мысли: а ведь услышь он такое с полгода назад — обрадовался бы и одобрил. Именно это его неприятно поразило: идея «наплевать на все правила, взять да и упростить», которую он сейчас воспринимал как совершенно чудовищную, калечащую и уродующую язык — ему, тому же Андрюхе Ватникову, совсем недавно казалась правильной и мудрой.
Какой ужас. Какой же он глупый был тогда. Как мало знал, как упивался своим невежеством.
— Но больше всего я горжусь новыми словами, которые придумал лично я, — похвастался вождь бывшей Британии. — Знаешь, как я назвал ведомство, сочиняющее для этих идиотов сказки о высадке десанта злых уругвайцев посреди Ист-Энда? Министерство Правды, хе-хе-хе!
— Миниправда — она и есть миниправда, — дерзко сказал Андрюха. — Назвали бы уж прямо: министерством лжи.
— Не отправляю тебя в подвал с крысами только потому, что идея твоя действительно хорошая, — со змеиной улыбкой сказал Морри. — Мой дорогой учитель и наставник, доктор Геббельс, официально называл себя министром пропаганды. Пропаганды, Ватников, ты понял?!! Вот люди были, глубоко понимали принципы Морри! Правда есть ложь, ложь есть правда. Мудрость состоит в невежестве, самый крепкий мир — когда идет война, рабство есть высшая степень свободы, а пропаганда — лучшая информация! Точно-точно, надо было министерством лжи назвать! А я почему-то постеснялся. Теперь жалею. Привыкли бы и гордились.
Диктатор, похоже, оседлал своего любимого конька, он и вправду считал язык ключевым фактором — и это единственное, в чем Андрюха был с ним согласен.
— Кстати, — продолжил Морри. — Вот эти все законы старояза о том, что разные части речи имеют неодинаковые права, я оставил. И в старом мире