– Охолони. Вам теперь одна дорога, по высказыванию товарища Ленина, – бойцами в окопы, вновь доказывать свою преданность революции. Получите документы, винтовки – и марш кровью окроплять святое красное знамя нашей пролетарской борьбы. Пошли вон!
У выхода из семинарии остановились. Парамонов закурил, глядя на Каму.
– Слышь, Толя, у нас с тобой только одна возможность искупить и выжить, – произнес Лукин, всматриваясь в зеленеющую даль за Камой, – достать золото и самим отдать товарищу Ленину. А то расстреляют к едрене-фене как пить дать.
Парамонов кивнул. Ехать надо было немедленно.
Благодаря старым мандатам паровоз реквизировали на Перми-второй быстро, заставили сцепщика дать вагон. Парамонов притащил откуда-то оружие, передал Владимиру Павловичу револьвер с усмешкой:
– У меня такого добра в избытке.
Сам опоясался маузером за ремень засунул пару гранат. Паровоз тронулся, и они без каких-либо происшествий к вечеру добрались до Кизела.
– Что делать будем? – озадаченно спросил Владимир Павлович Парамонова, помня, что вход в штрек наглухо завален взрывом.
– Дружок мой говорил, у десятого разъезда в ту пещеру есть лаз. Давай-ка у машиниста спросим.
Они перебрались по тендеру в кабину паровоза. Там было жарко. Кочегар кидал уголь в топку, то и дело вытирая грязный пот.
– Товарищ, где десятый разъезд тут есть?
– Десятый? Так у Расика, точно.
– Давай туда, товарищ.
Дыра в земле справа показалась через несколько минут.
– Видишь, комиссар? Вход! Точно тот, про который дружок мой Сидоров говорил. Товарищ, давай на разъезде тормози и жди нас.
Кочегар на пустынном разъезде передвинул стрелку, паровоз ушел на ржавый запасной путь. Лукин с Парамоновым спрыгнули с подножки и направились в сторону лаза. Подошли тихо. Вечерело. Вход сначала был узок, потом чуть расширялся, в темноте пещеры было не понять его истинных размеров. Вдруг в глубине послышался какой-то шум. Они выскочили наружу.
Владимир Павлович приложил палец к губам и встал за выступом скалы, приготовив оружие. Парамонов покачал головой, отошел за камень и бросил гранату в темноту пещеры. Грохот. Каменная пыль. Звон – и тишина. Когда рассеялось, запах мелинита вышел наружу, Владимир Павлович осторожно пополз вперед, зажег лучину. Из-под завала камней, опавших после взрыва, виднелось полузасыпанное тело: в одной руке револьвер, другая сжимала горловину холщового мешка, перевязанного тесемкой. Мешок был знаком комиссару. И человек тоже.
– Это же твой друг, что помогал нам прятать ценности. Этот… Сидоров.
– Точно. Вот сволочь. – Парамонов зло выдернул добычу из мертвой руки. В мешке звякнули слитки.
– Теперь нам никак туда не добраться, Толя. Все завалено.
Сели думать. Лукин смотрел на мешок с золотом:
– Знаешь, а нам и этого хватит. Мы товарищу Ленину все отдадим и себя спасем.
– Это как так? – недоуменно поднял черную бровь Парамонов.
– Нравится? – Владимир Павлович достал из мешка фунтовый слиток и покачал у глаз. Вечернее летнее солнце тускло блеснуло на гранях желтого металла. Распластал крылья двуглавый орел, вдавленный в твердь, распушил хвост, сжимая в лапах скипетр и державу, всем существом излучая уверенность и спокойствие многовековой страны, которые ничто не может поколебать.
Парамонов невольно потянулся рукой к золоту. Зрачки расширились то ли от алчности, то ли от нехватки света.
– Вот-вот, – усмехнулся Владимир Павлович, – и другие не устоят. Откупимся, Толя.
К вечеру пара подвод перескочила через пути у деревни Расик и двинулась вдоль них в сторону Кизела. Колеса скрипели, бренчала сбруя, щебетали птахи, но даже эти уютные звуки не могли притушить вдруг возникшее беспокойство. Осторожный Василий Андреевич кожей почуял неладное, а носом уловил знакомый запах:
– Стойте, Иванцов. Чувствуете? Мелинитом пахнет, как после артобстрела.
– Да нет, ничего не чувствую.
– Ну как же, витает в воздухе! А голоса? Слышите голоса?
– Вот голоса вроде слышу.
– Там они, где мы мешки спрятали. Коней стреножим и ползком туда, Иванцов!
Когда доползли, увидели двух начальников, тех, что на поезде с золотом ехали.
– Иванцов, вы держите их на мушке, не высовывайтесь. Если что, ваш – чернобородый, мой – во френче, молодой.
Иванцов кивнул, прищурив глаз, направил ствол нагана на чернобородого. Василий Андреевич ползком пробрался с другой стороны и медленно встал, вытянув руку с револьвером.
– Господа, поднимите руки, не дергайтесь.
