– Вот-вот, щас и сводим тебя туда, пошли.
– А мы не туда идем, церковь там, – указала Настя рукой на недостроенный храм.
– Ишь, слепая, а все знает. А мы с другой стороны зайдем, чтобы игумен не приметил. Давай, двигай ходулями.
Насельники были послушниками монастыря. Откинувшись с зоны и доехав до большой Перми, как и многие зэки, Серый с Косым, привыкшие к распорядку колонии и законам, царившим в ней, не могли устроиться на воле, не понимая, кому они нужны и зачем им эта воля в стране, где они еще не бывали, сев при Советах, а выйдя в новой России. Решили осмотреться, обнаружив на отшибе, в старом рабочем районе, местечко вполне подходящее: кормежка, шконка, тепло и мухи не кусают – монастырь недостроенный в Мотовилихе. Принимали там всех с христианской смиренностью. Серый и Косой склонили головы перед игуменом и были благословлены на поселение, рабочие руки монастырю были потребны. Поначалу они даже работали. Потом осмелели, стали щипать помалу, благо рынок был недалеко, на площади у кинотеатра, где с времен путча основались наркоши, покупали на вырученные деньги «герыч», догонялись боярышником. К тому же в монастыре еще и кормили бесплатно, а бывшие зэки умудрялись водить на шконки шалав с той же площади. Жизнь налаживалась. И вот, идя весенним вечером с дозой в предвкушении наслаждений, увидали Серый с Косым девчонку, белобрысую, с глазищами, что твои шлемки, стояла у стены монастырской. То ли подаяния просила, то ли так, но, видно, незрячая, бесхозная. Косой подмигнул: мол, а чо, заберем девку с собой, на шалавах сэкономим, не сдаст, слепая да нищая. Серый согласился. Девка, на удивление, не вопила и не сопротивлялась, шла, как агнец на заклание. Довели ее до пруда, решили тут и дозу вколоть, тут и ее оприходовать, чего на шконку таскать в хату, еще заорет – услышат монахи. А тут темно и безопасно, тут даже менты не ходят. Вкатили по дозе, расслабились. Девка сидит рядом, как ни в чем не бывало, лыбится.
– Ну чо, кто первый? – спросил Косой. Серый махнул рукой: давай. Только Косой девку схватил, как сзади голос:
– Эй, братия, чего творить удумали, уроды?
Оглянулись, а там машина черная, как ночь, богатая, рядом фраер вышел, в плаще кожаном, высокий.
– А чо тебе? Ты чо туза из себя корчишь, фраер? Жми, пока по бубнам не дали.
Но фраер не жал.
– Девушку отпустите, уроды, пока башку вам не снес.
В руке борзого вороным блеснул пистолет. Серый пошел на компромисс.
– Лана, не мечи икру, ща все урегулируем. Косой, отпусти девку.
Косой отпустил, мрачно поглядывая на борзого фраера. Серый же воровским шагом медленно подходил к человеку в плаще, с улыбкой говоря:
– Ну чо, ясно, деловой, не признали, прости, люди невеликие мы, обознались, ты не бери в голову, всё, мир!..
Серый подошел близко, протянул руку, всем своим видом выказывая примирение и раскаяние. Человек расслабился, опустил руку с пистолетом в карман, не заметив заточки. Удар Серого пришелся ему в почку. Человек охнул, осел на колено. Второй раз заточка вошла сзади под лопатку. Человек постоял немного на колене и рухнул навзничь.
– Атас, Косой, рвем когти! Девку брось, все равно ничо не видела!
Двое в грязноватых подрясниках скрылись в таких же грязных переулках старого Висима.
Федор был не очень успешным парнем. Кое-как окончил школу, перекантовался на заводе год, потом загремел в армию. Не то чтобы он считал себя неудачником, но жизнь такая ему не очень нравилась. Кто-то поступил в вуз, кто-то был устроен на хорошую работу у родителей или братьев, а он один у мамы, учительницы младших классов, жил скучно и обыденно. Девчонка была у него да исчезла, пока он в армии служил. Здоровьем обижен не был, попал в десант, где прессовали не так сильно, как в обычных войсках. Хотя и там было несахарно. Там же получил новую для себя профессию медбрата за неимением лучших кандидатов, хотя мечтал о должности хлебореза. Зато после дембеля легко устроился в морг санитаром.
Работа была непыльная, малоденежная в смысле зарплаты, но доходная, когда приходили безутешные родственники с различными просьбами да трупы привозили с аварий или еще откуда, где менты обшарить не успели – тоже было чем поживиться. Только вот один раз, в ночное дежурство, после спирта, выпитого на деньги, найденные в зажатой руке жмурика, которого притащили на скорой, привиделось Феде, что встал жмурик с каменного стола, откинул простыню, посмотрел невидящими глазами вокруг, и остальные мертвяки тоже поднялись, увидели пьяного Федю, подошли к нему и сказали – кто остатком рта на проломленной голове, кто спиленной черепной коробкой после вскрытия:
– Ты, грешник, наши деньги украл! Ты гореть будешь в огне праведном, когда встретимся мы с тобой там, на высшем суде, и мы скажем, как ты мертвых обворовывал и живых, скорбящих по мертвым, обдирал за омовение тела усопшего. И будешь ты вечно за это в аду мучиться!
После этих слов дотронулся первый жмурик до лба Фединого, загорелся лоб огнем, а все мертвяки вмиг обратно на столы легли и простынями укрылись.
Очнулся Федя – лоб горит, смотрит – пока спал, метался, кастрюлю с картошкой, вчера оставленной вариться на плитке, рукой снес, и она случайно на его голову не упала, а то не было бы уже головы – сварилась бы. Только капли кипятка попали, пузырь вскочил от ожога, вот и горел лоб. Усмотрел в этом Федор знамение, хотел поделиться пережитым, да с кем? Явственно так стоял перед ним тот жмурик, не отпускал, пугал ночами, требуя назад свои деньги, и решил Федя к Богу податься за спасеньем от видения. Покрестился быстро и пошел послушником в монастырь, какие открывались нынче везде – мода была, что ли, а может, нужда в пристанищах потерянным рабам Божьим.
