Локис пожал плечами и прорычал:
– До меня.
– Никак рождественский подарок от нашего голкипера, – нахмурился Сангре. – Ох и не люблю я сюрпризов. И вообще, все это перестает мне нравиться.
Однако замки так или иначе были сняты, и соблазн открыть дверь оказался слишком силен, чтобы Петр устоял перед ним. Но, толкнув ее, он удивился еще больше – та не открылась. Навалился сильнее – с тем же результатом. Что за чертовщина? Сангре провел рукой по косяку. Да нет, все в порядке, никаких внутренних замков, никаких дополнительных щеколд и засовов не имелось. Получалось, кто-то… закрылся изнутри.
– Улан! – громким шепотом позвал он и, прислушавшись, вскоре услышал долгожданный голос друга:
– Капитан Блад?
– Он самый, – довольно улыбнувшись, подтвердил Петр. – А еще дон Жуан Одесский. А еще кабальеро де ла Бленд-а-Мед. Давай, открывай быстрее, чумазый гусар. Тебя того, свобода ждет радостно у входа, и побратим тебе отдаст свой арбалет.
– Побыстрее не получится, – отозвался Улан. – Погоди, я баррикаду разберу, – и вслед за этим до Сангре донеслось какое-то шуршание.
– Эй, ну ты чего голос-то не подаешь? – вдруг послышалось сзади. Оглянувшись, Петр увидел за спиной Балабку.
– Еще чуть-чуть и мы свалим, – нетерпеливо отмахнулся он.
Но вратарь повел себя странно. Завидя Сангре, он вздрогнул и торопливо попятился, а пройдя шагов пять, развернулся и бросился бежать к калитке с воплем:
– Сторожа! Где вы?! Тати во дворе! Эй, сюда, сюда!…
– Идиот! – зло сплюнул Петр, решив, что тот перестраховывается.
Оставалось надеяться, что Улан успеет выйти раньше, чем разбуженные криками Балабки ратники оденутся и выскочат наружу. Тогда шанс благополучно добраться до частокола имелся. Улан и впрямь не заставил себя ждать, вынырнул из амбара чуть ли не в следующий миг.
– Идем быстрее, – поторопил Сангре, но его друг, сделав пару шагов, замер, уставившись себе под ноги:
– Это же… кровь, – медленно произнес он. – Ты что, убил его?
– Какая кровь?! – возмутился тот. – Локис разок отвесил от души, но голым кула… – и осекся, уставившись на темную лужицу, натекшую из-под лежащего тела.
Вот только принадлежало оно не тому, кто пытался напасть на Сангре, а лежащему в метре от него сторожу, со слов Балабки якобы мертвецки пьяному. Мало того, вновь показавшаяся из-за облачка луна осветила и то, что прежде ускользнуло от взгляда Петра: из груди караульного торчала рукоять хорошо знакомого ножа. Знакомого, поскольку совсем недавно, не далее как вчера, перед посещением церкви, он висел на поясе у… самого Сангре.
А меж тем один за другим загорались факела и в их свете стало отчетливо видно, что двор густо заполнили люди. Две арбалетные стрелы, с глухим чпоканьем впившиеся в амбарную дверь, окончательно подтвердили, что теперь спасение для всей троицы, как ни печально, можно отыскать только за нею…
Глава 26. Это есть наш последний, или Еще раз о Шарапове
Они успели нырнуть обратно. Правда, литвин слегка задержался и, прорычав нечто нечленораздельное, сунулся было в мешок за арбалетом, но торопливо вынырнувший Петр ловко ухватил Локиса за шиворот и втащил в амбар.
– Блин, ни черта не вижу, – пожаловался он, оказавшись внутри.
– Главное, пусть Локис дверь придержит, чтоб не ворвались, а я сейчас, – откликнулся откуда-то из темноты Улан. – И сам давай сюда. Тут одна хреновина неподъемная, а нам надо ее обратно к двери подтащить.
Кто знает, сумел бы кто иной на месте литвина удержать дверь, пока друзья подтаскивали ко входу какое-то загадочное сооружение, на ощупь напоминавшее спортивное бревно. Чуть позже, когда первая опасность миновала, Улан пояснил, что это, как ему кажется, козлы, на которых пороли провинившихся холопов. Во всяком случае от бревна явно припахивало кровью. Приставив козлы одним концом вплотную к двери и навалившись всем весом на второй конец, друзья некоторое время вместе с Локисом сдерживали напор боярских ратников, выжидая, пока он не ослабнет.
Передохнуть не вышло – пришлось подтаскивать бревна. Их Улан еще вечером, уперев концы в противоположную стену, приспособил в качестве дополнительного держателя. Работали на ощупь, и если побратим Сангре, просидевший здесь со вчерашнего дня, хотя бы немного ориентировался, то Петр успел раза три споткнуться и раза два звонко треснуться обо что-то головой.
Но ругался он, не умолкая ни на секунду, не от полученных ушибов – ему было до слез обидно, что не распознал надувательства Балабки. И, судя по тому, как русские ругательства чередовались с украинскими и даже испанскими, раздосадован Петр был до предела:
– От же своло?та, от же лярва! Каброн[44] вонючий! Гад! Мьерда![45] Щоб его срака по шву розийшлася. Ихо де пута[46]… И я хорош! Как я его сразу не раскусил, что он брешет, как сивый мерин! А ведь печенкой контуженной чуял неладное!
