Габо отошел к автомату с минеральной водой, закурил и вдруг понял, что от него уже ничего не зависит. И дело даже не в Мерседес: роман начал жить своей жизнью. Нет, можно было отправить рукопись обычной почтой, какая в конечном итоге разница? «Судамерикана» получит роман в любом случае. Его уже ждут в издательстве. Днем раньше, днем позже… Но четыреста девяносто машинописных листов решили иначе. Величайший роман столетия в этом душном почтовом отделении города Мехико начал творить свой собственный миф.
– Вы можете отправить двести девяносто девять листов, – голос служащего был вежлив и сух.
– Хорошо. Мы отправляем двести девяносто девять листов. Но… Ты жди. Стой и жди. Мы сегодня придем и отправим оставшуюся часть, – глаза Мерседес заблестели. – И упаси тебя Господь и Дева Мария вместе взятые уйти с работы на минуту раньше.
Женщина выдохнула, сверкнула глазами и повернулась к мужу:
– Габо, тебя долго ждать? Диктуй адрес!
Служащий отвел глаза и спрятал улыбку в кончиках усов. Габо диктовал адрес, зачем-то сверяясь с записной книжкой, – он знал его наизусть! Мерседес стояла рядом, надменная и уверенная в себе. Был самый обычный августовский день.
– Останься здесь и карауль этого прохвоста. Я скоро приду.
Она вернулась домой, сложила в огромную серую сумку обогреватель, фен и соковыжималку, дотащила их до ближайшей лавки и заложила. Да, эта маленькая гордая женщина торговалась за каждый песо!.. И вернулась в почтовое отделение за пять минут до закрытия. Миф состоялся.
По дороге домой Мерседес внезапно остановилась и начала хохотать безудержным, веселым смехом здоровой истерики. Оглядывались прохожие, из окон ближайших домов высовывались удивленные головы. Мозг отказывался работать до такой степени, что показалось: целый город смотрит только на них. Но не было в этом ничего постыдного. Габо поддержал жену за локоть, иначе бы Мерседес сползла на тротуар. Истерика не выход, но только она спасает, когда женщина на полдня забывает о детях. Совсем забывает.
Смех выдохся, и Мерседес произнесла:
– Ну вот, Габо, теперь осталось, чтобы твоя книга оказалась никому не нужным барахлом.
Рита стала продолжением ресторана. Извивалась в центре зала под ритм грязного латиноамериканского танго. Она то поднимала руки вверх, растопыривая пальцы, то выгибала спину и практически садилась на пол, широко раздвигая острые колени. Улыбалась молчаливым официантам. На меня не смотрела. А я… Что я? Глушил одну за одной.
Пришибло к земле ощущение невозможности что-либо изменить. Фатальная непоправимость… Я поясню! Это как в школьном туалете. Стоишь, зажатый меж писсуаров, что-то пыхтишь себе под нос, а с боков тебя сжимают такие же неудачники. А за спиной стоят ожидающие своей очереди. И, как один, молчат. И каждая тварь смотрит тебе в затылок. Еще минуту назад твой мочевой пузырь разрывался на части, а сейчас ты стоишь в темно- синей форме (такой одинаковый, такой ничтожный), и капли выжать не в силах. Словно пережали самый важный канал между ног. Краснеешь. Стыдно становится. А убрать хозяйство в штаны, не помочившись, еще постыднее. И тут вдруг, через не могу, выстреливает из члена тоненькая струйка, потом вторая, а потом мочевой пузырь обретает власть над тобой, расслабляются ноги, и – шепот из раскрытого рта: а-а-а…
Танец Риты и стал моим шепотом. Моим грузом. Моим пьяным надсмыслом.
– Налей мне. Полную! – она подошла к столу, поймав руками его углы, наклонилась вперед.
– Ты моя принцесса!
Мы выпили не чокаясь. Она отошла в центр зала, покачивая бедрами, поманила меня:
– Давай, давай…
Не бывает чистых танцев. Когда мужчина приближается к женщине, разрушая ее личное пространство, обнимает за талию, прилипая подушечками пальцев, когда касается вздохом ее плеча, небритостью щеки проверяет на прочность девичий испуг – вся его животная сексуальность рвется наружу. Ее можно остановить отстраненностью или податься ей навстречу, но не замечать ее невозможно. Обладайте – и обладаемы будете!
Мы с Ритой не танцевали – жрали друг-друга глазами. Прижимались вплотную, дышали рот в рот, замирая на миллиметре от сладости. Мы воспевали в танце мазохизм недозволенности, легкости, податливости: запрещали друг другу разрешенное яблоко! И это было так сладко! И это было так глупо! Да, так бывает, когда два тела мечтают стать единым целым, но чего-то стыдятся.
И вдруг все закончилось.
– Подожди! – она отстранилась.
– Что не так?
– Все так. Надо кое-что решить.
– Ты чего? Подожди…
– Отдай мне тетрадь!
Вдруг пропала музыка в ресторане, зыркнул недобро пробегающий мимо официант, вернулась тягучая нуга в атмосферу.
Исчезла волнующая грязь танца – глаза Риты посерели, в невидимый и негаданный момент обросли броней. Словно и не было секунду назад
