скрипели на несмазанной оси, над прелым сеном витал затхлый дух. Но Элизабет радовалась выдавшейся оказии. Если бы жена шорника не пожелала посетить праздник и не уговорила на это своего супруга, Элизабет вряд ли удалось бы попасть в город. Только вот на сердце было тяжело оттого, что ей пришлось опять обмануть несчастного отца. Элизабет сказала, что желает купить лент, булавок и сладостей на рынке, который наверняка станет украшением праздника, и скрыла истинную причину этой поездки.
Какофония из музыки, людского гама и лошадиного ржания волнами выплескивалась к городским воротам и растекалась по мосту, приветствуя вновь прибывающих и заманивая их развлечениями. Раз в год, по специальному разрешению короля, проводились подобные празднества. Как- то Элизабет попала на этот праздник с отцом. Но лишь однажды, потому что пожилой Гильермо после смерти жены не любил развлечений. Элизабет было лет двенадцать, и из того путешествия она запомнила наводненную нарядной толпой площадь, танцующие пары, спектакль уличных актеров, повозки, с которых предлагали репу, лук и гороховые стручки. Помнила разносчиков сладостей, бочонки с медом и вином, выстроившиеся за крепостной стеной вдоль подъезда к церкви, разряженную в пестрые одежды торговку лентами и остроносого худосочного торговца тонким кружевом, который с гнусавым акцентом зазывал покупателей.
Но сегодня ей не нужно было на площадь, где людское многоголосье перекрывало звон колоколов. У нее имелось в запасе мало времени. Раннее солнце золотило желтовато-серый камень домов, проливало свет на сбитые ступени, круто уводящие в поднебесье, и Элизабет, дрожавшая не столько от холода, сколько от волнения, понемногу стала согреваться. Дважды она останавливалась, чтобы спросить дорогу, и дважды ей ответили, указывая направление. Известность сеньора Хоакина Круса простиралась за пределы крепостной стены, разносилась эхом по гористой местности, отголоски которого долетали до дальних городов. И все же, несмотря на это, Элизабет узнала о нем недавно от одного из каменщиков городской гильдии.
…На гербе, вышитом на плаще Диего, на пурпурном фоне зеленел виноград, чьи лозы оплетали каменную башню. Но в самом уголке герба, там, где должно было сиять над башней солнце, оказался начертан таинственный знак, похожий на пентаграмму, но с вогнутым в середку верхним лучом. Элизабет не задавалась вопросом, что мог бы этот знак означать и какое отношение он имел к роду Диего. И так бы и не спросила, если бы не разглядела этот же символ на карете таинственной незнакомки, которую недавно встретила в своем городе. Богато украшенная карета, запряженная шестеркой прекрасных лошадей, в один из дней промчалась по узкой улице и замерла на площади у ступеней к собору. Элизабет в то время шла к воскресной службе и, как прочие горожане, остановилась из любопытства. Из кареты при помощи слуги вышла знатная дама в платье с такой широкой юбкой, что едва сумела боком протиснуться в дверь, и, касаясь подолом старых ступеней, принялась неторопливо подниматься. По толпе прокатился гулкий шепот, но взгляд Элизабет был прикован к натянутой, как струна, спине дамы: в этой незнакомке она узнала ночную гостью Диего. Увидев ее вновь, уже в своем городе и так близко, Элизабет вернулась мыслями в ту ночь. И сердце, уговоренное, но неизлеченное, обожгло перцовой ревностью. Тогда Диего догнал Элизабет и успокоил ее словами о том, что дама эта — его дальняя родственница, путешествующая по стране. Но лучшим эликсиром против яда ревности стали нежные ласки и горячие поцелуи Диего. Однако дама не уехала и даже нанесла визит в город. Тогда Элизабет и увидела на карете герб — скрещенные шпаги и диковинного зверя с телом льва, но петушиной головой. А в углу, как и на гербе Диего, только большего размера, красовался таинственный символ. Элизабет до смерти захотелось узнать, что он означает. В один из дней, возвращаясь с утренней мессы, она в очередной раз заметила высеченные на камнях фундамента собора метки, на которые раньше не обращала должного внимания. Теми значками, от стрелок до пентаграмм, причудливых зигзагов, крестов и мистических символов, помечали каменщики свою работу: единичные мастера или целые артели, выступающие под узнаваемыми фамилиями. Эти метки означали не только имя каменщика и отвечали за качество его работы, но и помогали при расчете. Тот символ, который Элизабет увидела на гербе Диего и его родственницы, был похож на высеченные на камнях фундамента. Тогда Элизабет и вспомнила о немолодом Игнасио — каменщике, который нередко приходил в их аптеку то за перечной водой, то за мазью на змеином яде. Девушка дождалась удобного момента и в один из дней, когда совершала расчет с Игнасио за заказанную мазь, спросила о таинственном знаке. К ее огорчению, каменщик не смог ответить, но рассказал о старом Хоакине из соседнего города, мастере над всеми мастерами гильдии каменщиков, который знал все о всевозможных символах — кому они принадлежали и какую репутацию имели их обладатели.
Дом, в котором проживал старый Хоакин, располагался в конце тупиковой улочки, куда солнечный свет заглядывал лишь из редкой милости. Строение было темным и таким узким, что, казалось, его втиснули меж двух домов из желания залатать возникшую щербину. На мгновение девушкой овладела нерешительность: примет ли ее старик или прогонит сразу же с крепкими, как камень, ругательствами? Она едва не повернула назад, но вспомнила о том, какой сложный и долгий путь ей удалось проделать. Элизабет взялась за дверное кольцо и постучала. Ответа долго не было, и когда девушка уже отчаялась его услышать, за дверью раздались шаркающие шаги. Элизабет пришлось долго через дверь объяснять старику, кто она и чего хочет. И только когда она посулила за разговор две монеты, хозяин наконец-то ей открыл. Это был маленький сгорбленный старик с длинными, как у обезьяны, руками и вздернутым носом, которым он по-мышиному водил, словно принюхивался. Монеты он потребовал вперед и, когда девушка расплатилась, пропустил ее в дом. Из крошечной темной прихожей вверх круто шла узкая лестница, но старик не торопился приглашать гостью в свои хоромы. Он долго ее рассматривал, сверля в потемках красноватыми глазами с набрякшими веками, словно ожидая от нее покаяний. А потом наконец-то пригласил подняться.
На лестнице сильно пахло нечистотами, сыростью и чем-то протухшим. Элизабет еле сдержалась от того, чтобы не прислонить к носу
