АНХЕЛЬ
Дочь Анхеля вышла замуж. Анхель был очень горд, носил цветок в петлице и рассаживал гостей за банкетным столом. Жених оказался славным парнем, тружеником, из тех, в ком тещи души и не чают и кого тести всегда угощают табаком. Невеста была дочерью моего закадычного приятеля, раскаявшегося преступника, который честно трудится в охранной фирме — вообразите! — и сводит концы с концами на двадцать тысяч дуро в месяц. За свою жизнь Анхель успел побывать карманным вором, неудачливым боксером, мелким мошенником, крупным аферистом. Он виртуозно управлялся с наперстками и пользовался неизменным уважением воровской аристократии своего квартала. Его знали как человека толкового и честного, из тех, кто никогда не подводит друзей и никогда не унижает врагов, какими бы ублюдками те ни были.
Я познакомился с Анхелем пятнадцать лет назад. Мне понадобился эксперт в воровском деле — для работы, разумеется. Знакомые рекомендовали Анхеля как лучшего в своей профессии. Вскоре мы заключили с ним джентльменское соглашение. Потом было много пива, много баров, много разговоров, и в результате на радио появилась программа «Закон улиц» с умопомрачительным Маноло в роли ведущего. Она была удостоена премии Ондас и выходила в эфир пять чудесных лет, пока новый директор студии Диего Карседо, известный защитник гражданских свобод и демократ до мозга костей, не закрыл ее самым подлым образом.
Анхель здорово смотрелся в роли отца невесты — со сломанным носом и внимательными темными глазами, которые смотрят на тебя не отрываясь, будто штудируя учебник. Учебников у Анхеля отродясь не бывало. Его учителями были улицы и верные товарищи. Потому он и стал таким, какой есть. Крепким и толковым. Анхель — мой приятель, мой коллега, мой друг. Я писал с него Удальца из Мантелете из романа «Кожа для барабана». И вот он звонит мне и говорит: «Слушай, друг, моя дочка выходит замуж, и я буду чертовски рад видеть тебя на свадьбе. Если мне придется встать из-за свадебного стола, чтобы уступить тебе место, я встану». Я был горд и счастлив. Я отправился на свадьбу в пиджаке цвета морской волны и при галстуке. Все приглашенные были достойные люди, друзья и родственники жениха и нынешние сослуживцы отца невесты. Пришел и кое-кто из прежних знакомых Анхеля, гостей из прошлого. У дверей церкви я оказался рядом с Патильясом и Мельяо. Мы немного поболтали о прошлом. Здоровенный Патильяс предложил мне табаку, извинившись за то, что курит такое дерьмо. Когда уходишь в отставку с улицы, приходится экономить на сигаретах. Мельяо, который тоже давно не бывал в полицейском участке, рассказывал о тех временах, когда он, Патильяс и Анхель были молодыми. Они ездили на фиесту в Севилью и в Памплону на праздник Святого Фермина, а летом на Ибицу, обчищать туристов, и делали за ночь по двести песет, когда выдавалась хорошая гулянка. Потом был праздничный ужин, музыка и танцы, Анхель танцевал пасодобль с посаженной матерью. А потом мы отошли в сторонку, чтобы посмотреть на гостей, покурить и поговорить о старых временах. Я пожелал Анхелю тридцать внуков, таких же смышленых, как он, и сказал, что готов стать крестным отцом тридцать раз. А еще пожелал ему жить долго и увидеть рождение всех тридцати.
Из прежней команды с радиостанции на свадьбе был один я. Анхель пригласил всех, но со временем люди меняются, у них полно собственных дел. Наш приятель Маноло теперь — звезда телеэкрана. Анхель не обижается на него, ведь у Маноло хватает проблем. И Майте вращается теперь в совсем других кругах, а Мар Ракамонде уехала куда-то готовить репортаж. Остальные затерялись где-то на перекрестках жизни — как Рут, которой в один прекрасный день надоело выполнять распоряжения сеньоров со студии, и она отправилась в своей мини-юбке делать карьеру. С тех пор ее след затерялся. А Хуан, маленький, белобрысый и крепкий, Хуан со своим старым велосипедом, всегда в белоснежных рубашках, отглаженных и накрахмаленных его женой. Где он сейчас? Неизвестно. Я курил, потягивал джин с тоником, и смотрел на Анхеля. Улыбался ему, а он подмигивал, покорившись судьбе: что поделаешь, друг, такова жизнь. А про себя я думал: «Как же тебе повезло, Артурин! Такой человек, как Анхель, пригласил тебя на свадьбу своей дочери и называет своим другом».
ФИЛИППОМАНИЯ
Чего-то подобного стоило ожидать. Наш бестолковый и чересчур эмоциональный народ готов самозабвенно следовать любому модному поветрию, пока оно не навязнет в зубах и не превратится в полный абсурд. С Федерико Гарсиа Лоркой мы, слава богу, покончили. Если вы помните, несколько месяцев назад, незадолго до начала всеобщей и бесконтрольной филиппомании, ваш покорный слуга писал о первой выставке в Эскориале, посвященной второму из Австрийцев. Я говорил о том, что авторы экспозиции не побоялись в полной мере раскрыть личность человека, мудро и жестоко правившего великой империей в славную и мрачную эпоху, память о которой жива до сих пор. О том, что Филипп Второй, канонизированный франкистами и преданный забвению министрами культуры в последующие двадцать лет, должен занять законное место в исторической памяти испанцев.
В тот момент я не мог даже предположить, — хотя, стоило бы, учитывая, какие идиоты занимаются или делают вид, что занимаются, культурой в нашей стране, — что обожание «черного короля» скоро дойдет до такой степени и примет столь ужасающие, тошнотворные формы. Экспозиция в Эскориале послужила сигналом к старту нескончаемой череды выставок, конференций, концертов, публикаций и телепрограмм, количество которых давно порядком бесит публику. Теперь любое упоминание о короле раздражает испанцев не меньше, чем французов и англичан, его давних врагов. Колумнисты, радиоведущие, мелкие политики, футбольные тренеры и прочие энтузиасты всех мастей, в жизни не прочитавшие ни одной книги, спешат внести свой вклад и выразить собственное мнение. Один книготорговец на днях буквально разорил меня, прислав четыреста тридцать девять новых книг и каталогов, посвященных этому персонажу. Пришлось свалить их в кучу в прихожей. Натыкаясь на нее по дороге в гостиную, я всякий раз ругаю последними словами и самого Филиппа, и мать, которая произвела его на свет. Кстати, ее звали Изабеллой, она была родом из Португалии и отличалась редкой красотой. Даже Мануэль Ривас, мой приятель из Финистерре, неизменно доброжелательный человек, написал недавно мне, что сыт Филиппом по горло. И это притом, что предок Маноло служил во фламандских полках.
Что касается идеологической стороны вопроса… Ну что тут можно сказать. Как говорят мои земляки из Картахены, «одно дело — это одно, а другое — совсем другое». Одно дело — стараться понять историческую личность со всеми ее достижениями и ошибками, не принимая на веру «черных легенд», и совсем другое — превращать Филиппа Второго в светоч Возрождения, а его Испанию — в оплот культуры и прогресса. Мы должны помнить о замечательной библиотеке, собранной этим королем, о тяжелейшей миссии, которую он взвалил на себя, управляя самой большой и могучей империей в мире. Но не стоит забывать и о трагедии, которой обернулась для Испании начатая им контрреформация, о кострах инквизиции, уничтожении морисков, о том, что страна была обескровлена тяжелейшей восьмидесятилетней войной, которая изменила курс нашей истории и в конце концов привела нас к сегодняшнему плачевному состоянию. Об исторической личности стоит судить с точки зрения ее эпохи, а не спорных и порой опасных критериев нашего времени. Прежде чем объявить монарха XVII века образцом добродетели, стоит вспомнить о зловещей сущности королевской власти как таковой. Я написал однажды, что Испании нужна история какая она есть, не принадлежащая ни левым, ни правым. Но, кажется, наша бедная страна обречена бросаться в крайности.
Надвигается четырехсотлетие Веласкеса. Боже, спаси нас грешных! Похоже, настала очередь севильского живописца. Мы обладаем способностью превращать в сплошное дерьмо самые прекрасные начинания, иногда по ошибке, но куда чаще — из-за непомерного энтузиазма.
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ
Эту историю все знают. Или хотя бы что-то слышали. Муравьиха запасала на зиму пшеницу. Она работала дни напролет, выбиваясь из сил, спешила наполнить свой муравейник припасами. Ведь на дворе стоял август, надвигались холода. Муравьиха таскала пшеницу в свой муравейник методично и старательно, как положено достойной во всех отношениях дочери муравьиного народа, которая готовится к зиме. Она была настолько поглощена своей работой, что не обращала внимания на весьма симпатичного муравья, который пытался с нею любезничать. «Ах, смуглянка! — подмигивал проходимец, щекоча муравьиху своими усиками. — До чего хороши твои ножки! Все шесть». А муравьиха, ничего вокруг не замечая, неслась сломя голову в свой муравейник, чтобы положить в кладовку с запасами на зиму очередное зернышко или листик петрушки.
Пока муравьиха трудилась, стрекоза целыми днями валялась на травке, покуривала трубку и, лениво перебирая гитарные струны, напевала песни Алехандро Санса. Когда ей это надоедало, стрекоза принималась дразнить и мучить бедную муравьиху: «И как тебе не надоест носиться взад-вперед? Нечего здесь мелькать!» Иногда стрекоза бросалась в муравьиху камешками и громко хохотала: «Посмотри на себя, замарашка! Ты работаешь как лошадь. Только дураки с утра до ночи таскают зерно туда-сюда. Глупость какая!»
Муравьихе такое обращение, само собой, не нравилось. Иногда она даже останавливалась и грозила стрекозе кулаком: «Иди доставай кого-нибудь другого, а от меня отстань!» На что стрекоза неизменно отвечала: «А что, и пойду! Я-то могу делать, что хочу, это у тебя ни на что нет времени». Но чаще муравьиха только крепче сжимала зубы, или что там у муравьев во рту. «Ничего, — бормотала она, поправляя свою ношу, — поговорим, когда придет зима. Это сейчас на дворе август. Посмотрим, что ты запоешь, когда подоспеют декабрьские морозы». Стрекоза в ответ разражалась хохотом.
Тем временем наступила зима, пришли холода и повалил прегустой снег. Но муравьиха ничуть не расстроилась: в ее муравейнике было тепло, а кладовая ломилась от припасов. «Теперь эта вертихвостка точно умрет от голода и холода, — думала она, потирая лапки. — Надо полагать, скоро она прибежит набиваться в подруги. Но со мной этот номер не пройдет! Где сядешь, там и слезешь!»
В один прекрасный вечер, когда муравьиха в халате и тапках с помпонами устроилась перед телевизором посмотреть сериал, кто-то позвонил в дверь.
