Прислужник поднялся и отряхнул балахон от прилипчивой пыли. Ростом он был с Четвёртую.
— Идёте? — бесхитростные голубые глаза перебежали с одного лица на другое. На ресницах тоже осела пыль, высветлив их и вызолотив.
— Идём, — кивнул Капитан. — А тебя как звать-то, прислужник? Или и ты безымянный?
— Ефим, — с достоинством ответил тот.
— А годков тебе сколько? Ну — зим…
— Так семнадцать.
Курт поперхнулся конфетой.
— Акселерация, — постучал его по спине Капитан. — Обычное дело. Может, здесь ещё и эндемичное. Теперь узнать бы, сколько они вообще живут… А отцу твоему? Или матери? У тебя ведь есть родители?
— Есть. Отец. Сорок. Он старый.
— Но не старше старейшины, верно? — спросила Четвёртая.
Прислужник согласно кивнул.
— Тот долго живёт, все пришествия видел…
— Пришествия? — переспросил Капитан.
Но прислужник уже заторопился вперед, показывая дорогу к распадке.
Они шли по краю бывшего паркового канала, полного бурой воды и кувшинок. В ряд, приминая густую траву, в которой, впрочем, и без того виднелось слабое подобие тропки — такие же собирающие, как их новый знакомец, её протоптали или какие-то звери, было неясно. Первым шагал Ефим. Прислужник нюхал воздух и благостно жмурился. Воздух пах тиной и лягушками — не самое, на взгляд Капитана, приятное сочетание. Он, шедший вторым, повторил свой вопрос в спину серого балахона.
— Какие такие пришествия?
— Всё-то вы в своих лесах сидите, — так же благостно пояснил семнадцатилетний бородатый Ефим, не оборачиваясь. — Конфедератов живых, чай, не видели. А я видел и помню, пусть и был ещё дитём…
— Скажу больше, — виновато ответил Курт. — Мы совсем дикие. Совсем не знаем, кто это такие — конфедераты. А?
Впереди, в кустах лимонного цвета шиповника, кто-то громко зарычал.
Прислужник вздрогнул и замер, как схваченный столбняком. Извлек трясущейся рукой что-то из-под ворота своего балахона и быстро сунул в зубы. Снова замер — будто заледенел. Кажется, что не дыша и не моргая.
— Ефим. Это что — они? — голос Курта звучал насмешливо, но винтовку он уже держал прямо и весь подобрался. — Твои конфедераты?
Прислужник слабо замычал.
— Курт, дурак, не видишь, у него что-то во рту, — прошептала Лучик. — И он не может тебе ответить. Но я сомневаюсь, что то, что там рычит, называется конфедератами. Скорее, это очень злая собака.
Собака затрясла колючий куст, явно намереваясь выбраться. Капитан сплюнул под ноги и дал в кусты короткую очередь. Стая птиц с гвалтом взвилась с крон и крыш. Рык сменился повизгиванием и звуками торопливого отступления — трусливо перебирающих лап, спешащих унести своего хозяина куда подальше.
— Собака, знакомая с тем, что бывает, когда в неё стреляют, — рассмеялся Курт. — Эй, прислужник… да не дрожи ты, всё в порядке. Это часом не равк был?
Проводник выплюнул изо рта то, что туда сунул.
— Равк, — благоговейно вслушался он в удаляющийся треск. — Молодой. Испугался.
Он повернулся к Капитану, очевидно, чтобы сказать спасибо, и на груди блеснула маленькая подкова на веревочке. Изрядно обслюнявленная.
Капитан выразительно посмотрел на неё, отметив следы, продавленные зубами.
— Оберег, — пояснил Ефим. — От равка. Старейшина дал. Ты, друг-армеец, конечно, хорошо сделал, что выстрелил, но равк бы и так ушёл — он страсть как подковы не любит.
— А то. Распрекрасная защита, — ответил Капитан.
Ефим иронии не уловил и согласился.
— А теперь, если кто из наших услышал твой стрел, так пойдут потом с вопросами. Эх, ладно…
— Ты же сам сказал, что можно и нужно стрелять, — напомнил Капитан.
Ефим поморгал.
— Да?
Он сделал вид, что не помнил, и Капитану это не понравилось. Холодный ствол ткнулся проводнику в грудь.
— Сказал, — подтвердила Четвёртая, отводя винтовку кончиком мизинца. — Так ведь?
