разве что ваше армейское слово какое-то…
— Просто очень интересно, кто тут у вас настолько циничен, что обращается с мёртвыми, как с мусором. Твой мир — совсем не милое местечко, да, прислужник? И твои родичи…
— Но ты тоже здесь живёшь, армеец, — тихо ответил Ефим.
Капитан поморщился на обращение.
Они уже вышли к распадке — широкий, пологий и неглубокий овраг, возникший, видимо, там, где подземными водами когда-то размыло покрытие небольшого сквера, был каменист, залит солнцем и как будто крапчат. Осевшие здания по сторонам выглядели, как небольшие холмы. На них уже сплошь и рядом проросли трава и деревья.
— А если я скажу, что нет? — Капитану надоело, что его постоянно называют каким-то дополнительным военным определением помимо и без того не гражданского прозвища, и Курт понял это раньше всех, но только пожал плечами и не стал вмешиваться.
— Не живёшь? Ты — дух? — прислужник удивленно вылупился и неверяще и храбро потыкал его ладонью. — Да нет же, ты человек, армеец, только шутки непонятные шутишь…
Он повращал глазами, ища на лице Капитана признаки насмешливости, но не нашёл. Повернулся.
— А ты? — уставился прислужник на Курта. — Ты кто?
— Мы — не армейцы, — вздохнул Капитан. — Мы — из мира под другой луной, не такой поломанной, как эта. Хватит нас так звать, во всяком случае, меня…
— Пришли съесть все ваши припасы и увести всех ваших женщин, — встрял Курт. Если их командир не любил, когда его записывают в военные, то самому Курту претило, когда люди так беззастенчиво пялятся. — Тебя мы уведём вместе с ними — красивенький…
Проводник смотрел на него расширенными от изумления глазами — ни дать ни взять обитатель дупла. Пятясь, делал шаг, другой и внезапно кинулся прочь, пару раз забавно споткнувшись в ногах.
— Ефим! Прислужник! Ты чего? — крикнула Луч ему вслед. И разгневанно обратилась к Курту: — Это, между прочим, было грубо и неправда!
Курт хихикнул. Капитан покачал головой.
— Вот так вот. Странно только, что раньше не удрал.
— И не удрал бы вообще, если бы не вы двое!
Каменистый луг перед ними горел тёпло-красным.
— Кермек, — сказала Четвёртая. — А деревню придется самим искать. Невежливые мы с вами гости, оказывается. Но и хозяева тут какие-то…
Далеко впереди бежал человек, высоко подбрасывая стянутые балахоном ноги. Сияющая капля подковы лупила его по груди. Он не оглядывался.
— Да что искать — сказал же, через брод и налево, — ответил Капитан.
— Грубо не грубо, а действовал на нервы. Побежал вон, склерозник, — проговорил Курт. — Заметили, какая у него короткая память? И привычка пялить глаза. Абориген…
— А ещё совершенно детская манера вести разговор, — сказал Капитан. — И рисунки, без которых он может забыть, за чем его послали. Сдается мне, что-то в его котелке не очень правильно варит. Но я не удивляюсь: в мире после катастрофы физические и ментальные изъяны — обыденность…
— Бедный, — сказала Лучик. — Надеюсь, в деревне его не слишком дразнят.
— Дразнят или нет, но в прислужники взяли. Даже за цветами отправляют. Хотя странно, что отправляют безоружным — в место, где водятся какие-то равки. Если нападут, подковка во рту не поможет. Не очень-то старейшину заботит безопасность своих «принеси-подай». Разве что их у него очень много.
— Это жестоко, — ответила Лучик.
— Может быть. Но мы пока здешних законов не знаем. Как весело он рисовал с тобой, рыжая… Привык, видимо.
— Да и ради дверей, — ответила та, срывая цветок. — Забавный.
— Потратил барбариску на психа, — огорчился Курт.
Лучик принялась собирать букет.
— Старейшине, — объяснила она. — По нашей же вине Ефим сбежал. Нужно теперь помочь, а то его накажут.
Земля поглощает все тайны. Она стягивается, как рана, пряча под своим покровом железо и камень, людей и животных, прежних и наших. Мельник как-то копался в своём огороде и нашёл картину, окованную посеребряной рамкой. Лада сказала мне, что на картине, изрядно потускневшей от времени, угадывались женщина и младенец с круглыми ореолами вокруг их голов. Пророчица забрала картину в церковь. Она твёрдо уверена, что ореолы —
