обязательной. Вдобавок — невероятная булимия: он всюду искал и выпрашивал корочки; это не была голодуха, так как в то время стол у нас был общий, и он ел то же, что и все мы.
В конце концов Штейн так всем надоел, что мы его выставили. Прошло несколько месяцев; он скитался по разным камерам и, наконец, при одном из переселений мы снова его получили. К нашему удивлению, это был совершенно другой Штейн. Я бы сказал, что это была третья и последняя стадия психического и физического разложения: полная безнадежность, отупелая молчаливость и покорность судьбе; он тихо сидел на своей койке и от времени до времени повторял: «Ужас, ужас, ужас».
Действительно, это был ужас. Во всех нас Штейн возбудил самое острое сострадание, и мы все старались, как могли, облегчить ему существование; наши жены нашли даже даму, которая согласилась ездить к нему на свидания, но поднять в нем дух оказалось невозможно. Может быть, если победа пришла бы в то время, это его воскресило. Но в 1942 году единственной перспективой для него была высылка в Германию и гибель, и это осуществилось через несколько месяцев.[885]
На новом месте, выделенные из общей массы, в которой преобладали французы, мы смогли ближе присматриваться друг к другу. Мы сразу заметили, например, что Vovo de Russie, квази — великий князь, — пресимпатичнейший человек. Еще на старом месте, услышав его патриотическую декларацию, я подошел к нему и сказал: «Нас с вами все разделяет, но в этом вопросе мы идем вместе», — и мы с ним под общий ропот зубров пожали друг другу руки. И здесь, на новом месте, он держал себя хорошо, хотя, как мы могли убедиться, разум его далеко не шел. Мне еще придется говорить о нем.
В первый же день на новом месте я познакомился с отцом и сыном Цейтлиными. Отец — Аполлинарий Цейтлин, родом с Кавказа, кажется, из Кутаиса, был крупным адвокатом, специалистом по патентному делу, и составил себе недурное состояние, которое ему удалось в значительной мере сохранить. Для него и для его жены горем и радостью оказался их единственный сын Владислав. Горем — потому что он был глухонемым с полной атрофией нервов, обслуживающих слух. Переехав в Берлин, они поместили его в специальную школу для глухонемых — по-видимому, очень удачную, потому что мальчик вынес из нее очень большой багаж: научился глазами слушать речь на губах говорящего и при этом — на четырех языках: по-русски, по- французски, по-английски и по-немецки; научился также говорить на тех же языках, говорить губами, и при внимании его можно бывало понимать. Только это было чрезвычайно тягостно, так как сам себя он никогда не слышал, и интенсивность звуков у него резко менялась от буквы к букве.
Помимо этого, Владислав с огромным успехом прошел полный курс немецкой гимназии и выказал такие редкие способности к точным наукам, что его в виде исключения приняли в берлинскую Высшую техническую школу, и оттуда он вышел дипломированным инженером-электриком. Его сейчас же взяли на работу в исследовательское бюро по вопросам радиотехники, и он занялся, также с огромным успехом, вопросами телемеханики и телевидения. Отец превратился в ценнейшего его помощника и секретаря: понимая по губам все, что хочет сказать сын, он сейчас же на машинке записывал все его указания и выполнял все поручения. Будучи практичным человеком, он озаботился о том, чтобы изобретения сына были сейчас же защищены патентами и чтобы при продаже патентов их не обобрали. Таким образом они шли верным путем к составлению нового крупного состояния, но появился Гитлер, и им пришлось спасаться во Францию, тем более, что они жили по советским непросроченным паспортам.
В Париже Владислав Цейтлин нашел себе место у профессора Barthelemy в заводской исследовательской лаборатории все по тем же вопросам, и для него с семьей снова началась тихая спокойная жизнь, прерванная в 1941 году арестом. В лагере они постарались сейчас же связаться с нашей группой, в особенности — со мной и химиком Дорманом, который, как и я, сразу полюбил Владислава Цейтлина. Да и нельзя было его не полюбить. Обыкновенно калеки этого рода бывают озлобленными унылыми людьми. Владислав имел душу добрую, ясную и жизнерадостную.
Мы пригласили его принять участие в нашей преподавательской работе; он сразу согласился и прочитал нам несколько блестящих лекций о телемеханике, об электронном микроскопе, о телевидении, а также о воспитании глухонемых, об их психологии. Чтение происходило следующим образом: он подготовлял на доске и на бумаге ряд исключительных по ясности и остроумию схем, становился у доски с указкой и начинал тихо шевелить губами, а его отец немедленно пересказывал нам все это с большой быстротой, точностью и литературностью изложения. Слушали его (или их) все с очень большим интересом и охотой, кроме зубров, конечно.
Barthelemy, оставшись без этого незаменимого сотрудника, стал требовать его освобождения и добился своего. Он требовал и освобождения папаши, но не с такой настойчивостью, не отдавая себе отчета, какую большую роль в этой паре играет старший Цейтлин. В один прекрасный день явились немцы освобождать Владислава, который отказался уйти без отца. Немцы взяли его за шиворот и вытолкали из лагеря. Я не знаю, как Владислав сумел добраться до Парижа. Кажется, наши жены, которые постоянно дежурили в Cafe против ворот лагеря, помогли ему в этом. Barthelemy быстро понял, что надо освободить и старшего Цейтлина, и сумел этого добиться. Первым делом они постарались связаться с тобой, и вы быстро подружились.[886]
После моего освобождения я возобновил знакомство с этими милыми людьми. Несколько раз я ставил перед ними проблему, отнюдь не какую-либо научную, но существенную, что делать в наши дни. Я говорил им: «Профессору удалось вытащить вас из лагеря. Это не значит, что новый арест невозможен или что профессору удалось бы снова вас вытащить. Будете ли вы, как большинство ваших единоверцев, пассивно ждать, пока на вас обрушится немецкая репрессия, и потом отправитесь, как рогатый скот, покорно на убой? Не думаете ли вы, что было бы достойнее, со всех точек зрения, вступить в связь с теми организациями, которые борются с немцами, и дать им ваши силы и ваши знания? И не забудьте, что связь с организацией была бы для вас полезна и, может быть, спасительна, если бы вы захотели перейти все вместе на нелегальное положение».
