иногда фигурировала как свидетельница обвинения в «политических процессах», которые немцы затевали то против одного, то против другого выпивающего обывателя: вина заключалась всегда в антинемецких высказываниях под пьяную руку в трактире Besson.
Прогулки M-me Baumann по окрестностям деревни имели и другую цель: она воровала фрукты и овощи. Один из крестьян поймал ее под своими яблонями (подстерегал несколько дней) и отхлестал кнутом, тоже специально припасенным. По-видимому, это происшествие вызвало у M-me Baumann серьезные опасения за свою безопасность. Она исчезла из Acheres и появлялась очень редко для уборки своего собственного урожая и ликвидации своего имущества. Во время освобождения ее не было в Acheres, и она ускользнула от стрижки наголо — наказания, которому подвергали женщин, якшавшихся с немцами.
Другая дама того же сорта, M-me Berger, была выше рангом и посложнее. Эта молодая красивая и элегантная женщина располагала автомобилями и ударными разрешениями от немецких властей: скупала в больших количествах всевозможные товары, а к ночи к ней приезжали люди на автомобилях и все увозили. Сама она очень мало появлялась на улицах и вряд ли занималась сыском. По-видимому, M-me Berger питала черный рынок — и немецкий, и французский — и сама питалась им. Она тоже исчезла перед самым освобождением Франции. Говорили потом, что ее встречали в Париже в обществе сторонников de Gaulle.[1059]
Те, кого я перечислил, были ясны всем, никто не мог ошибиться и принять их за честных французских патриотов, но наряду с ними существовали в Acheres люди, которые казались самыми обыкновенными обывателями, а оказались немецкими агентами.
Начну с господина интеллигентной наружности (забыл его фамилию), который все время жаловался, что в Париже трудно прокормиться, из-за чего вынужден покинуть свою интеллигентную профессию и заняться разведением кроликов, морских свинок, а также всякой иной живности для лабораторий и… домашнего употребления. Он снимал в Acheres большой дом с большим участком земли и постоянно разъезжал с живым товаром, предъявляя в Octroi[1060] охранные грамоты. Жил с миловидной и очень приличного вида женщиной, которую все принимали за жену, пока кто-то из проезжих не опознал в ней serveuse[1061] из ночного ресторана в окрестностях Fontainebleau, что подтвердилось. Льнул к интеллигенции, и немногочисленные представители этого слоя пользовались его большим вниманием, в том числе Пренан и мы. Когда при нем заговаривали на политические темы, он морщился и останавливал: «Господа, ведь вы знаете, кто нас может слушать». Так продолжалось до начала июля 1944 года, но об этом — после, на своем месте.
Другим представителем данного типа был отставной учитель, ближайший сосед нашей M-me Leclerc и, следовательно, наш. Это был немолодой, но еще крепкий человек, постоянно возившийся на своем участке, как и его хлопотунья-жена. От времени до времени приезжал откуда-то элегантный молодой человек, их сын. Никто не имел на их счет подозрений. Лишь после освобождения выяснилось, что сын был в петэновской милиции, где-то на юге, а папаша занимался слежкой и доносами; об этом также потом.[1062]
Помимо вредной человеческой фауны, в Acheres было много людей иного толка и типа. Начну с семейства Poli. Отец — бывший лесник, оберегавший la Foret de Fontainebleau и, по-видимому, оберегавший плохо, потому что его уволили преждевременно в отставку. Сам он говорил, как у нас когда-то подьячие: «Пострадал за правду». Но лица, расположенные к нему, говорили, что пострадал за пьянство; не будем вдаваться в то, что говорили лица, не расположенные. Корсиканец со всеми особенностями этого племени, хвастливый, резкий, болтливый, он обладал большим добродушием и услужливостью, брался за всевозможные дела, почти всегда в убыток, а больше всего времени проводил в кабаке у Besson.
Жена выгодно отличалась от мужа сдержанностью, умом, тонкостью и добротой. Дети были прелестны: красивые, разумные, с хорошими характерами, дочь и сын: в то время (1942 год) дочери было 16, сыну — 18–19. Настроения у них всегда были левые, и в то время они все были близки к коммунизму (отец даже некоторое время являлся членом партии); немцев ненавидели и всеми способами помогали сопротивленцам, а близость леса давала для этого большие возможности.
Однако папаша был опасен и в пьяном виде (а это случалось часто) орал во всеуслышание вещи, о которых и тихо говорить не следовало. Например, встречаю его как-то между кабаком Besson и логовом M-me Baumann. Он пьян и орет вовсю относительно партизан. Подходит Bisson, тоже из местных коммунистов, — человек умный, сдержанный и осторожный. Poli орет: «А вот и еще один коммунист! Он наш, он наш, он настоящий наш». Bisson старается тихо его остановить, а Poli: «Ты чего боишься? Тут все свои. А, понимаю, cette[1063] Baumann. Ну и что, нужно нагнать на нее страху». О Poli я еще буду много говорить дальше.[1064]
Однажды, возвращаясь из Meun, мы были застигнуты дождем и спрятались у стены одного из буржуазных жилищ в Acheres, прямо под окнами. Узкий карниз крыши несколько защищал нас. Вероятно, наши голоса привлекли внимание: окно над нами раскрылось, кто-то показал нос, и минуту спустя пожилой господин открыл парадную дверь и весьма мило пригласил нас войти внутрь. Мы вошли и завязался разговор, вернее — монолог, так как собеседник явно не интересовался нашими репликами и говорил без умолку и без перерыва; видно, изголодался, бедняга:
«Я вас уже давно наблюдаю, и вы с женой сразу нам понравились. А вы ведь никогда еще не видели меня, не правда ли? Вы ведь — русские, и это очень хорошо; мои соотечественники надоели до омерзения. Позвольте представиться — Objeois, столоначальник из министерства труда в отставке и анархо-социалист по взглядам. Вам не тошно в этой деревне? Они, местные жители, любезны с вами? Это пока вы готовы или можете дорого платить за их скверные овощи. Так как они не надеются взять с нас много, они рассматривают нас просто как внедрившихся чужаков. Мы живем тут уже больше десяти лет, проживем еще десять и будем для них иностранцами в гораздо большей мере, чем вы. И не думайте, что так это только с нами. Такого-то вы знаете? То
