Через Фролова и пасынка адвоката Nez, который ухитрился проникнуть в тюрьму Fresnes, мы начали узнавать подробности об аресте и заключении Пренана. Бакалейщик с rue Berthollet оказался неповинен в этом деле. Пренан хотел было идти к нему, но увидел, что времени мало, и поехал на свидание с неким священником (католическим), членом одной из сопротивленческих организаций. Свидание должно было иметь место в cafe на одной из маленьких улиц одного из южных пригородов Парижа. Cafe было выбрано так, чтобы, подходя к нему, Пренан мог увидеть, что там все благополучно и его собеседник находится уже на месте. Так и на этот раз, подходя к cafe, Пренан удостоверился, что улица пуста и внутри не видно никого, кроме сидящего за столиком у окна священника. Решительным шагом он направился к cafe и… очутился в руках насевших на него сзади немецких полицейских.
Оказалось, что за два дня до этого священник был арестован, и у него в записной книжке нашли пометку на утро 28 января: «Augusto» (подпольная кличка Пренана). С чисто немецкой систематичностью его пытали до тех пор, пока он не указал место, где должно произойти свидание. Тогда, в назначенный час, его привезли в cafe, усадили у окна, и в подъездах ближайших домов были размещены полицейские. В эту ловушку Пренан мог и не попасть, потому что еще накануне некоторые члены организации знали об аресте священника, но никто, по несчастью, не предупредил Пренана.
Затем Пренана увезли в гестапо и там пытали: по первым полученным сведениям, он никого не выдал. Со священником Пренан встретился в Fresnes в своей камере. По его впечатлениям, это произошло случайно: было бы глупо подсаживать к нему человека, о предательской роли которого ему хорошо известно. Через некоторое время священник был выслан в Германию и там погиб; в лагере истребления он вел себя достойно. В своих записках Пренан очень беспокоился о нас и просил всеми способами помочь нам.
Заканчивался февраль, начинался март, а об отъезде в Швейцарию по-прежнему ничего не было известно. Фролов как-то сообщил, что мы должны готовиться к отъезду в начале марта, но названный срок пришел и прошел, и мы узнали, что отъезд наш отложен по условиям погоды. Сначала Фролов говорил, что нет снега и ждут его появления, затем оказалось, что, наоборот, ждут его исчезновения, дабы избежать оставления следов. «Так, значит, дело откладывается до апреля?» — спросил я его и напомнил, что в горной местности снег лежит долго.
Отношения с женой Фролова становились все хуже и хуже. Что бы мы ни делали, она критиковала это самым вредным образом. Когда в начале марта ты купила легкое пальто, чтобы заменить, наконец, шубку, Анна Васильевна в течение нескольких дней толковала о модницах, которые в самые серьезные моменты думают только о пустяках.
Как-то перестало действовать их радио. Для починки я оттащил его к Ивану Ивановичу, и через некоторое время радио вернулось обновленным — с замененными лампами. Это не стоило Фроловым ни хлопот, ни денег. За обедом, услышав звуки радио, Анна Васильевна обратилась к мужу:
Но мы прекрасно понимали, что дело — вовсе не в счетах с мужем: все эти выходки относятся к нам. Терпеть эту скрытую, а иногда очень открытую, враждебность, при всем нашем добром желании, становилось все труднее, особенно тебе — при твоей деликатности и сдержанности. Мы говорили об этом много раз.
Я уговаривал тебя не принимать все близко к сердцу, так как двое посторонних людей в доме утомительны, и Фроловы оказывают нам очень большую услугу. Ты отвечала, что нам приходилось оказывать гостеприимство не в течение нескольких недель, а в продолжении многих месяцев, и ни разу ничем и ни при каких обстоятельствах мы не проявили ни нетерпения, ни раздражения. Это было верно, но я напоминал Тоню, друга в течение многих лет, которая не выдержала даже двух дней, а ведь Анна Васильевна была нам совершенно чужим человеком. На это ты отвечала, что тебе очень хотелось бы уехать куда-нибудь.
«В Швейцарию?» — «К сожалению, мы связаны Швейцарией, а я совершенно не верю в то, что рассказывает Фролов о легкости этого перехода. Ты сам знаешь, что мы проверили большую часть его сведений, и они оказались вздором». После ряда бесед этого рода мы решили, что я поеду в Acheres посмотреть, что там делается, и поговорить с разными лицами.[1148]
Приблизительно в середине марта, если не ошибаюсь, 17-го, я и Bruns поехали в Acheres. Мы взяли с собой чемоданы, чтобы привезти необходимые вещи из тамошнего имущества. Предварительно мы навели справки об автобусах и о поездках и по этим данным скомбинировали нашу программу так, чтобы вернуться к пяти часам дня. Мы поехали через Gatinaise. На наш вопрос шоферу об обратном рейсе был ответ: «Автобус из Vaudoue уходит обратно через четверть часа, и иных автобусов нет». — «Ну, ничего, — сказал я Bruns. — В четыре часа есть автобус к Fontainebleau; мы поедем с ним».
Мы прибыли в Vaudoue нормальным порядком и пошли к Acheres по лесной дороге: четыре километра — не так много. Первый визит — в наше
