Приблизительно в это же время жена и дочь Фролова вернулись из пасхальной поездки и испытали сильный удар в самое сердце, когда увидели, что мы еще не уехали. Отраженный удар по нам был так силен, что мы сейчас же ухватились за возможность, предложенную Тоней: к югу от Парижа брат Марселя имел маленькое имение с двумя-тремя домиками. Ключи были у Тони, и она предложила нам занять один из этих домиков. Мы не сказали: «нет», так как после всех неудач были готовы ухватиться за любую возможность, — тем более, что твое сердце опять давало о себе знать.
Твой врач, Dr. Dutheil, осмотрев тебя, предписал полный покой и все, что полагается. И вот, в это время, приходит известие, что для отъезда в Швейцарию все готово, день назначен (если не ошибаюсь, 22 или 23 апреля). Но никакой возможности для перехода через границу у тебя не было. Мы отказались, и дальнейшее проживание у Фролова стало невозможным: Анна Васильевна и ее дочь утверждали, что сердце у тебя в полном порядке и что все это — твои капризы. Врачи знали, я знал, наши ближайшие друзья знали, что это — не так, но никакие аргументы не могли бы подействовать на сорвавшуюся с цепи мегеру. И вот утром, если не ошибаюсь, 25 апреля мы с нашим багажом оказались на улице: без всяких перспектив, не зная, куда ехать и что делать.
Мы поехали на Quai de l’Hotel de Ville, чтобы попасть в Gatinaise. Невозможно, все места заняты. После бомбардировок окраин Парижа и его окрестностей все, оставшиеся без крова, уезжали в провинцию, а заодно — и другие: найти более спокойное место. В эти дни второй половины апреля станции метро превратились в дортуары, и к вечеру туда тянулись люди с матрацами, подушками и другим скарбом.
Потерпев неудачу с Gatinaise, мы дотащились до ресторана Jeannette, посидели, отдохнули, позавтракали и обсудили положение. Я говорил: «Поедем к Тоне, возьмем ключ от домика и посмотрим». Ты отвечала: «Ничего не хочу слышать о Тоне. Не верю, не верю и не верю! Марсель напишет брату, а тот скажет, чтобы мы выметались. Ты хорошо знаешь, как несерьезно все, что с ними связано. Едем в Acheres». Мы оба очень хорошо понимали, насколько опасна для нас жизнь в Acheres. До сих пор немцы, по-видимому, не знали, что в этой деревушке была летняя база Пренана и наша, хотя могли легко открыть это в любую минуту. Но что было делать? Инстинкт направлял тебя туда, и я поверил твоему инстинкту.
Позавтракав, мы поехали на rue Jules Cesar в Cafe Gaston, откуда отправлялся car vert. Отъезд был в пять часов, но уже к четырем там было огромное стечение народа. Мы направились к Гастону, владельцу кафе. У нас было давнее с ним знакомство: перед каждой поездкой, платя за билеты, я оставлял ему некоторое вознаграждение — нормальное для русских и невероятное с французской точки зрения. Так родилась взаимная симпатия. Основанная на корысти? Сейчас увидим.
Гастон, естественно, ответил, что никакой возможности уехать нет, а потом взглянул на нас и задал вопрос: «Вам, несомненно,
Итак, вечером, между семью-восемью часами, мы вылезли из car vert и оказались около ворот с большими, как я уже сказал, сомнениями. Вечер был чудесный, но никто не отворял, и не без причины: все обитатели находились в соседнем большом доме, куда, наконец, сложив вещи у ворот, мы постучали. Вышедший садовник побежал доложить M-me Fournier и вернулся с распоряжением водворить нас в доме, обсудить наши нужды и дать все, что будет нужно.
Дом назывался как нельзя более подходяще: «La Cle des Champs» — «Ключ на волю». Я входил в него первый раз. От улицы дом был отделен большим мощеным двором со службами и имел выход в сад, закрытый со стороны последнего и используемый как гараж. В нижнем этаже были три комнаты и пристройка, в верхнем — несколько недоделанных комнат: туда мы не входили. Со двора в дом вела одна дверь — в среднюю комнату, которая являлась кухней-столовой: в ней были стенные шкафы. Налево располагалась огромная комната в три окна — наша спальня. Из столовой, в противоположной стене, была дверь в пристройку и оттуда — путь в третью, тоже огромную, комнату и затем выход в сад. Он был громадный и из него можно было выйти прямо в поле.
Весна была в полном разгаре, и у наших стен цвела сирень, а в саду — вишни. Но меблировка оказалась более чем скудная: в спальне стояла железная кровать с хорошим матрацем, без подушек; мы с собой привезли одеяло и простыни: можно спать. В столовой у стены была положена огромная «платформа», сколоченная из досок, и имелись стулья: можно сесть за стол. В третьей комнате ничего не было. Мы попросили садовника вскипятить нам воды для чая и сварить макароны, а также дать несколько поленьев дров. Все это мы очень быстро получили и сели есть: у нас с собой была кое-какая провизия. В этот момент через дверь в сад к нам проникли лучи заходящего солнца и ласково осветили наш стол и нас самих, и ты мне сказала: «Знаешь что? Я очень счастлива, что мы — здесь, и думаю, что все будет хорошо». Я поцеловал твою родную маленькую ручку.
После «обеда» мы вышли подышать в сад и обошли все наши владения. Прочно заперли ворота и убедились, что со двора в сад можно попасть только через наш дом. Заперли ставни и дверь на двор, и это дало надежду, что, если к нам будут ломиться, мы успеем сбежать через сад в поле. Мы прошлись по комнатам, чтобы обсудить наши хозяйственные нужды; составили программу на следующий день и прежде всего запланировали, конечно, визит к M-me Moulira в Chapelle-la-Reine; приятно поразились, что так спокойно, не слышно шума, не слышно голосов, и легли спать.[1156]
