Фроловым, и сказал, что нужно ее помножить на восемь. Что касается до дальнейшей судьбы допущенных в Швейцарию беглецов, то все зависело от связей, рекомендаций и денег: в принципе, сначала нам предстояла жизнь в тюрьме или лагере. Все это звучало не заманчиво.
При ином состоянии твоего здоровья можно было бы рискнуть и пойти на неизвестность, но в данных условиях приходилось задуматься. На вопрос о контроле в поезде приезжий ответил, что немецкий контроль имеется, так как пограничная область считается запрещенной зоной, но, при осторожности и с нашими cartes d’identite из Montbeliard, есть шансы проехать.
Однако мы не оставляли хлопоты о собственной базе, и нам, через M-me Pacaud, предложили небольшой павильон из двух комнат в окрестностях Парижа. Мы приняли это предложение, был назначен день переезда, но какое-то обстоятельство задержало нас. А дня через два мы получаем спешный вызов от Pacaud: оказывается, при бомбардировке окрестностей Парижа прямо на этот домик упала бомба и взорвалась в постели. Еще одна неудача!
Пасха в 1944 году приходилась на 9 апреля. К нашему большому облегчению, Анна Васильевна с дочерью уехала в провинцию, в Montrichard, повидаться с сыном, который укрывался там от обязательной работы в Германии. Мы решили сделать еще одну попытку в Acheres, и на второй или третий день Пасхи сели в автокар (Gatinaise) и поехали в Vaudoue. Там мы спросили, не сдаются ли помещения. Нас направили в очень приятный домик, и мы, под фамилией Vannier, сняли две очень симпатичные комнаты. Однако по пути в Acheres, куда мы пошли, чтобы перевезти вещи, нас взяло раздумье.
Vaudoue слишком близко от Acheres, и любой человек оттуда может опознать в нас Костицыных, которые неизвестно почему именуют себя Vannier. Каждый день люди из Acheres бывали в Vaudoue и обратно. И тогда ты сказала: «Слушай, эта комбинация мне решительно не нравится. Поищем что-нибудь в Acheres: если там, конечно, нас не искали. Сейчас близко лето, и наше присутствие от времени до времени не вызовет ни в ком сомнений; нас знают с хорошей стороны». Я чувствовал всю логическую слабость твоих аргументов, но моя собственная интуиция была согласна с тобой.
В Acheres, не заходя к отвратительной M-me Leclerc, мы пошли сразу к M-me Poli, у которой находились наши вещи, изложили ей положение и попросили гостеприимства на несколько дней. Она выслушала нас очень серьезно и сразу выразила согласие. Нам поставили постель в сарае, так как в жилых комнатах не было места: самих — четверо, и у них еще жила мать четырехлетнего ребенка, который все последнее время находился у M-me Poli в качестве пансионера. За завтраком мы познакомились и почувствовали доверие друг к другу. Она была еврейка; мужа ее выслали в Германию[1153]и, не имея о нем никаких известий, она мучилась и не ждала ничего хорошего. Мальчика также приходилось укрывать; сама она проживала нелегально в Париже. Мальчик был очень славный, но напуганный, и вид людей в форме наводил на него панику: он прошел через слишком много тяжелых переживаний.
Мы немедленно принялись за поиски помещения. На велосипеде ты съездила в Chapelle-la-Reine повидать M-me Moulira. Она уже была в курсе всего произошедшего с нами и Пренаном, узнав о его аресте и нашем исчезновении через лаборантку, ездившую в Acheres эвакуировать пренановское семейство. «Ну, теперь немцы придут и к нам», — сказала она мужу. Действительно, немцы, как мы узнали, могли к ним придти, но не пришли.
M-me Moulira была очень поражена твоим усталым видом, исхудалостью и потом, увидев меня, говорила мужу: «Удастся ли им поправиться, даже если все благополучно закончится»? Она отнеслась к нам с очень большой сердечностью и предложила свои услуги: «Вы знаете, что мой сын — учитель школы и секретарь мэрии в деревне Nonville в окрестностях Nemours. Он снимет для вас домик, вы приедете и все пойдет хорошо». Несмотря на это обещание, мы не прекращали поисков в Acheres. По справкам, наведенным у местных жителей, обыска в доме Пренана не было, и никто и нигде не интересовался нами, но свободных помещений не оказывалось. Вернее, люди побаивались нам сдавать.
Мы обратились к нашему приятелю Objeois, и его жена сказала: «Почему бы вам не обратиться к M-me Fournier? Рядом со своим большим домом она имеет небольшой и совершенно пустой домик». Мы возразили, что при германофильских чувствах этой дамы трудно ожидать, чтобы она сдала его нам, иностранцам, да еще русским. M-me Objeois засмеялась и сказала: «А вы попробуйте! Чувства чувствами, а я скажу, что она — очень хорошая и добрая женщина, и вы с ней поладите. Да вот сегодня вечером я буду у нее: я массирую ее и делаю инъекции. Я поговорю с M-me Fournier, и в случае неотрицательного результата вы сейчас же пройдете к ней». Так оно и было сделано. Однако на переговоры с M-me Fournier пришлось потратить весь следующий день. У нее все время были возражения и сомнения самого разнообразного рода: дом — в плохом виде, мебель — примитивная, и готовы ли мы мириться с плохой печкой. В конце концов мы пришли к соглашению, заплатили за месяц вперед и уговорились, что переедем через несколько дней.
На утро (это был четвертый день нашего пребывания в Acheres) мы должны были уезжать в Париж. В пять часов, когда мы — еще в постели, раздается резкий стук в ворота. Poli подходит спросить, в чем дело, и громовой голос отвечает ему: «Тут ли еще находятся M. et M-me Kostitzin»? Мы слышим, и у нас — впечатление, что немецкая полиция явилась за нами. Но это был наш приятель Ragobert: перед уходом в лес он принес большой, им самим испеченный, хлеб для передачи Пренану в тюрьму. К полудню мы были в Париже — за столом в квартире Фролова: ни жена, ни дочь его еще не приехали. Никаких сведений о Швейцарии пока не было.[1154]
В середине апреля мы получили еще одно жилищное предложение. На одной из широких улиц, ведущих из Парижа в Saint-Denis (не помню точно, шла ли речь о Porte de Clignancourt или Porte de la Chapelle), жила сестра Pacaud и с ней — их мамаша. В этом доме освободилась квартира. Ты поехала смотреть ее вместе с сестрой и женой Pacaud, сняла, дала задаток, дала чаевые консьержке, и мы приготовились переехать. Мебель для нас кое-как насобирали друзья. Но 21 апреля состоялась одна из многочисленных бомбардировок — специально для разрушения вокзалов и железнодорожных сооружений. Дом находился очень близко к товарным станциям северной сети и был разрушен до основания, вместе с консьержкой и владельцем. Случайно мать Pacaud отсутствовала, но его сестра была тяжело ранена.
