больше мы ничего о ней не слышали, а косвенным путем, значительно позже, через Chaussy, узнали о ее смерти. Сын, ненавидевший нас, как и все русское, не известил [о ее кончине], несмотря на нашу давнюю и хорошую дружбу с его родителями.[1417]
Конечно, после трехмесячного перерыва мы с удовольствием стали ходить в кинематограф; всегда вечером я заходил за тобой в Сорбонну и очень часто мы шли по пути в Cinema Pantheon[1418] или же садились на 85-й и ехали на Большие бульвары. Чаще все-таки это был Pantheon, иногда — Ursulines.[1419] Первый фильм, который мы смотрели по возвращении, был «Великолепный рогоносец»[1420]по пьесе Гумпердинка.[1421] Эта пьеса в свое время имела большой театральный успех и в Москве,[1422] и в Париже, что довольно странно. В кинематографе главная роль досталась очень крупному актеру Jean-Louis Barrault, который за десяток лет превратился из фигуранта в знаменитость, становясь, на наш вкус, все хуже и хуже. Лицо его тонко, нервно и выразительно, и он, на беду его, это очень хорошо знает. Только что это его качество дало ему большой успех в фильме «Les Enfants du Paradis», что и понятно, потому что он играл роль знаменитого мимического актера Deburau. По-видимому, вино успеха бросилось ему в голову, потому что, играя роль ревнивого писаря в «Cocu magnifique», он построил весь фильм на игре своей физиономии, давая ее зрителю почти все время первым планом. Получилась раздражающая чепуха, испорченный фильм, а для зрителей — потерянное время.
Нас вознаградил другой фильм, виденный в ту же осень: «Diable au corps»,[1423] где дебютировали (по крайней мере для нас, так как мы видели их впервые) два крупных артиста — Gerard Philipe и Micheline Presle. Фильм — возмутительный, но хорошо сыгранный. Четвертый год войны. Общая усталость и антисоциальное настроение. Случай сталкивает молодую даму — жену офицера, находящегося на фронте, с юным лицеистом, которому через несколько недель предстоит казарма. Оба они хотят «жить своей жизнью» и живут. Им наплевать, и они все время это высказывают, на все, что делается вокруг них. Никак не удается им возбудить симпатии в зрителе, но играют оба замечательно хорошо. Фильм заканчивается перемирием 1918 года, и это успокаивает зрителя за судьбу героев, хотя нас она нимало не беспокоила. Они оба превратились, конечно, по логике вещей, в прожигателей жизни послевоенной эпохи. Фильм выполнен по роману молодого и рано умершего писателя Radiguet.[1424] Этот молодой человек имел психологию совершенно упадочную и разложившуюся. Таковы же и его герои.[1425]
Если не ошибаюсь, в октябре или ноябре 1947 года произошел нелепейший и позорнейший для французского правительства обыск в лагере Beauregard, где были сосредоточены в ожидании эвакуации советские военнопленные и граждане, попавшие из Германии во Францию.[1426] Я никогда не бывал в этом лагере, но знаю через Тоню, которая работала там как врач, что режим был совершенно свободный. В этом мы сами могли убедиться во время наших поездок в Garches к Ивану Ивановичу: вагоны были полны русскими из лагеря, ехавшими в Париж поболтаться или возвращавшимися обратно. Нам приходилось с ними разговаривать, и нам нравился их динамизм и задиристость по отношению к западной культуре.
Когда появились советские комиссии для выяснения положения отдельных лиц, некоторым, естественно, не нравились конкретные вопросы: в каком порядке вы покинули Советский Союз, в каком лагере, с какого и по какое время были и что делали, в каком порядке переехали из Германии во Францию и чем вы можете подтвердить ваши заявления? Я, кажется, писал уже об одном случае, когда после первых же вопросов заинтересованная особа предпочла сбежать из лагеря. Эта особа, некая Ольга, попала во Францию из немецкого лагеря в блестящем виде: полные красные щеки, заплывшие жиром глазки и всюду круглоты. Объяснение было: доброе немецкое начальство. Вывод ясный: в лагере она служила надзирательницей (капо) и знала, что найдутся свидетельницы этого среди ее товарок по заключению.
Обстановка обыска была смехотворна: лагерь оцепили тысячами жандармов и полицейских, снабженных танками и артиллерией. После «взятия» или «капитуляции» лагеря нашли пару старых немецких винтовок, привезенных советскими солдатами как трофейное оружие, и несколько немецких касок.[1427]
В конце октября мы получили письмо о. Константина с просьбой поддержать благотворительный концерт в пользу компьенцев. Мы, конечно, взяли билеты и в назначенное время сидели в зале Pleyel, с недоумением смотря в программу и в зал: одно было функцией другого. В программе значилось выступление не то квартета, не то небольшого хора в первой части и каких-то неведомых солистов во второй. Исполняемые вещи были исключительно душеспасительными, и, очевидно, осведомленные лица испугались и не пришли. Огромный зал был почти пуст.
В первых рядах, как шепнул нам, проходя, о. Константин, сидели лица «из посольства». «Бедные! — подумал я. — Они, как и мы, вероятно, не любят церковных завываний». Действительно, наше терпение (и не только наше) было подвергнуто тяжелому испытанию: бессмысленное воплево продолжалось свыше часа. После антракта какая-то мелкая певица побаловала нас каким-то избитым романсом. Уф! Насколько приятнее было за несколько дней перед этим, в маленьком кинематографе в Латинском квартале, повидать советский фильм «Зоя»,[1428] такой человечный, мужественный, полный надежды.
Приблизительно в это же время мы имели неожиданный визит: приехал, из Иерусалима, Back — молодой биолог. Не закончив свое образование из-за гитлеровщины и польского антисемитизма, он пришел в свое время (в 1929 или 1930?) в вашу лабораторию, чтобы под руководством Переза подготовить диссертацию.
Перез поставил условие, на мой взгляд — правильное, предварительно сдать экзамен по биологическим дисциплинам, хотя бы — только по зоологии
