обстановки. В принципе она не должна была бы иметь дело с Перовым, но всеми хозяйственными делами занимался именно он, и С. Г. Навашин, хотя и имел на этот счет (в том, что касалось Данчаковой) твердые указания от Петрова и от меня, поостерегся нарушать прерогативы своего заместителя и направил Веру Михайловну именно к нему. В результате получился полный саботаж и приблизительно такое же положение, как много лет спустя здесь, в Институте Ротшильда,[1531] когда Faure-Fremiet по лености передоверил заботы о Вере Михайловне Борису Эфрусси — человеку того же мелкого и завистливого человеческого типа, как Перов.
К персоналу, который набрала для себя Вера Михайловна, Перов подошел с мерилом социального происхождения и, не смея применить его к тебе ввиду моего «высокого положения», стал преследовать другую сотрудницу (Тальгрен) за ее происхождение из богатой финляндской семьи. Он старался оставить Веру Михайловну без кредитов (хотя Наркомпрос отпустил для нее специальные кредиты), без инструментов, без материального снабжения, часто без воды. Когда же она жаловалась Ф. Н. Петрову, то Перов с лицемерным видом отвечал ему: «Помилуйте, мы и знаем, и высоко ценим научные заслуги Веры Михайловны, но вы понимаете, что еще не все налажено, и мы постоянно испытываем всякие материальные затруднения; наша научная работа, важная и с философской, и с партийной точки зрения, тоже очень страдает».[1532]
В обстановке саботажа, созданного Перовым и иже с ним, при очень слабой поддержке Навашина, при полной моей поддержке и доброжелательном, но вялом отношении Ф. Н. Петрова, Вера Михайловна начала работу. Она проявила изумительную энергию, но три четверти ее уходили на борьбу с нашим чудовищным бюрократизмом. Уже для того, чтобы поселиться в Москве в сколько-нибудь сносной квартире и получить мебель, ей пришлось обращаться в Кремль, и в один прекрасный день она пригласила нас к себе обедать.
Мы были поражены: квартира, в одном из новых рабочих домов, с комфортом, без всяких посторонних лиц; мебель — новехонькая, прочная, удобная; прислуга — та самая Настя, которая потом работала с ней многие годы, — ласкова, услужлива и преданна; обед великолепно изготовлен и обилен. Мы познакомились с ее внуком Воликом — тем самым, который был причиной их отъезда из Америки, и с ее телохранителем Волком — представителем немецких овчарок, который удивил нас, как и многих других, своим стремлением, как бы это выразиться, забраться под женские юбки. Циничный Николай Александрович Иванцов развивал по этому поводу совершенно непристойные гипотезы.
Вера Михайловна была очень любезной хозяйкой, но не забывала того, что ее наиболее интересовало: о снабжении и оборудовании своей лаборатории, и, пока мы обедали, она возвращалась — то по одному, то по другому конкретному поводу — к этому вопросу и успела набрать кучу обещаний. Я лично находил это вполне естественным со стороны научного работника, который знает себе цену, знает, что может сделать много, знает, что жизнь коротка и время дорого, и старается во что бы то ни стало добыть нужное. Но всюду эта настойчивая требовательность Веры Михайловны встречала отпор — и в Москве, и в Париже, и в Америке. Отпор этот ей оказывался людьми, которые научно не стоили ее мизинца, которые ничего не делали и, несмотря на великолепные возможности, так-таки ничего не сделали и которые, однако, старались свести почти к нулю снабжение для Веры Михайловны.
Навашин, прекрасный ботаник, тонкий цитолог, не понимал, что работа над животными требует иных средств, чем растительная цитология; кроме того, имея у себя в институте кучу научных убожеств вроде Перова, Боссэ и др., он не мог «обижать» одних и покровительствовать другой: сейчас же поднимались крики о несправедливости и направлялись по партийной линии. Петров получал выговоры, вызывал одних, успокаивал других и старался наскрести что-нибудь, чтобы добавить специально для Веры Михайловны. Всем казалось, что она снабжена лучше других, а она, привыкнув к американской мерке, считала себя очень обиженной и обделенной. Так получалось, что значительная часть рабочего времени Ф. Н. Петрова, С. Г. Навашина и В. А. Костицына уходила на заботу о Вере Михайловне, а она все-таки бывала недовольна.
Вера Михайловна привезла с собой литографированные лекции из University Extension[1533] Колумбийского университета. С большой помпой она сообщила об этом всюду — в Кремле, Наркомпросе, Главпрофобре; повидала наркомов, нашего наркома, Яковлеву; заручилась «записками» сверху вниз; вызвала большое движение и большую… враждебность, потому что вопрос о заочном образовании совершенно не был у нас новым. Еще до революции существовали общественные организации, создавшие программы, комиссии, курсы и выпустившие много первоклассных книг для направляемого самообразования. Покойный Тимирязев в своем проекте реорганизации университета, проекте, в значительной мере принятом Наркомпросом, рассматривал эту задачу как третью по важности в деятельности университета.
Материал Веры Михайловны был направлен в один из органов Наркомпроса на ознакомление и отзыв. Отзыв был не очень блестящий: лекции грамотно составлены, но совершенно не удовлетворяют нашим педагогическим требованиям и нуждам нашей молодежи: целью американской организации была подготовка низших и средних кадров для практической деятельности; нашей задачей являлась помощь неуниверситетской молодежи в достижении подготовки любого типа, не исключая и высшего образования. Насколько я мог ознакомиться с этим материалом, отзыв был в общем справедлив, но Вера Михайловна не понимала этого, шумела и приобретала вредную репутацию беспокойного человека и притом совершенно зря.
Вера Михайловна скомпрометировала себя настойчивостью и в другом вопросе: ей захотелось во что бы то ни стало быть членом коммунистической партии, и для этого она делала бесчисленные визиты, часто — к людям, в этом деле бесполезным. И, наконец, ей всюду хотелось все видеть и все знать, что везде вредно, а особенно — у нас; таким образом у нее создалась репутация опасная: журналистка, а может быть, и чего-нибудь похуже. Всякий раз, как она обращалась ко мне за содействием в каком-нибудь предприятии этого рода, я отвечал ей: «Оставьте коммунистическую партию в покое; вас не
