Утром съездил к Каплану. После завтрака пришла Нина Ивановна — в полном унынии и упадке духа. Оснований, конечно, для этого очень много. Конечно, черный дипломат испугался, что его обслуживают советские граждане, несколько раз на этот счет выражался и, вероятно, уже говорил с M-me Betty, приятельницей (довольно своеобразной) Нины Ивановны. Он прямо отказался от услуг шофера-дворника, а M-me Betty (не знаю, в какой форме) сказала Нине Ивановне, что через десять дней заменит ее некоей Suzanne, француженкой, прибавив, что она может и далее жить и питаться, но работать и получать жалованье (которое еще не вполне выплачено) не будет. Гордость Нины Ивановны не позволяет ей оставаться на этих основаниях, а возвращаться к падчерице она не хочет, по-видимому, из тех же соображений. Что же касается до визы, то она не приходит и неизвестно, когда же, в конце концов, отъезд.
Очень забавная история произошла с американским генералом, который на каком-то ужине у падчерицы сидел рядом с Ниной Ивановной. Он чистосердечно рассказывал ей о своем племяннике, который был осужден Комиссией по антиамериканской деятельности за то, что в детстве жил на одной площадке с коммунистом. При разговоре присутствовал другой гость — американский лейтенант Jones, любезный молодой человек, который снял всех, сидящих за столом. Но через несколько дней бедный генерал получил через посла официальный запрос от Комиссии относительно якшанья с советскими гражданами. Что же касается до Jones, то его настоящая фамилия — Григорианц, из наших кавказских армян, и, по-видимому, он — сын того нефтяника Jones, который ездил в Персию к Мосаддыку. Нина Ивановна говорит, что такой камуфляж очень част и нужно очень остерегаться таких американцев русского происхождения. Тьфу.
Нина Ивановна прочитала мне ряд писем от мужа. Я рад был узнать, что Игорь Александрович Кривошеин и его семья живы и здоровы. Никита кончил кадетский корпус и работает с удовольствием; родители его живы и продолжают жить в Ульяновске. А сколько тут в белых кругах распускалось вздора об аресте Игоря,[1649] о самоубийстве Нины Алексеевны, об отправлении мальчика в воспитательный дом. Николай Лаврентьевич чувствует себя хорошо. Болезнь прошла.[1650]
Побывал у Каплана и привез новый номер «Природы», девятый. С переходом редакции в руки О. Ю. Шмидта «Природа» резко изменилась к худшему.[1651]
Пренан пришел разбухший, мокрый и усталый. У него — семейные новости, приятные на этот раз. Андрюшка назначен ассистентом по географии в Сорбонне и покинул преподавательское место в лицее в Fontainebleaux, куда был назначен. У него родился младенец, и на этот раз вполне благополучно… Пренан совершенно отстранился от всякой политической деятельности, в чем я его одобряю, но чуть-чуть сочувствует оппозиции, в чем я его не одобряю.
У Нины Ивановны с ее отъездом ничего нового; обещают… Возмутительное бездушие, чисто бюрократическое отношение к живым людям. Палку, палку… Уехала в Granges сегодня вечером, предварительно измотав меня бесконечными разговорами и курением, а я совершенно не способен выносить болтовню и табак. Ничего не поделаешь. Положение у нее трудное, и без помощи нельзя ее оставить.[1652]
У Каплана видел некоего Гиляева, его товарища по русской бригаде. Во время этой войны он потерял руку — правую, но получил Medaille militaire,[1653] а сейчас — Почетный легион. Это дает ему право на пенсию в 7500 франков в год. Говорит обо всем этом с горечью: и орден, и медали не утешают его.
После завтрака проделал длиннейшее путешествие в консульство для продления паспорта.[1654]
Канун Нового года. Одиночество.[1655]
Визит: молодой математик Riguet. Он хорошо знает Лёвушку Калужнина и переписывается с ним. По его словам, у Лёвушки — двадцать часов в неделю лекций в Берлинском университете (советская зона). Это меня удивляет: ни в немецких, ни во французских университетах не принято обременять преподавательский персонал большим количеством часов. Значит ли это, что немецкие математики попросту перебежали в западную зону к союзникам, и Левушка затыкает все дыры?[1656]
