Приобрел сегодня новое издание маленького Ларусс «Petit Larousse».[1921] Сколько маленьких Ларуссов я переменил с 1909 года, когда приобрел мой первый экземпляр. Из словарей этого калибра я знал лишь Павленкова, очень хороший словарь,[1922] но куда же ему было по обилию и разнообразию до Ларусса. И я пребывал в постоянном восхищении. Как-то в 1910 году зашел ко мне В. И. Ленин, увидел словарь, улыбнулся и сказал: «И вы тоже?» — «А вы?» — ответил я ему. Он произнес маленькую похвальную речь и пожалел, что у нас нет ничего подобного. «Вот когда мы будем у власти…» В 1919 году, когда «мы были у власти», он создал при Госиздате комиссию с обязательным наказом в кратчайший срок изготовить своего маленького Ларусса. Я не знаю, по какой причине этот наказ не был никогда выполнен; были изданы всякие словари и справочники, но такого убористого, компактного, хорошо иллюстрированного до сих пор у нас нет.[1923]
Встретил моего товарища по лагерю Бриллианта. Он побывал в Москве и Ленинграде и очень поражен, и заинтересован тем, что видел. Но надежда его повидать в семейной обстановке своих братьев и провести с ними несколько дней обманута. Он их повидал, но в первый же день старший брат заболел и лег в больницу, а другие родственники как будто проявили некоторый холод. Я, конечно, спросил о Сокольникове — его двоюродном брате. Сокольников судился в 1937 году вместе с Рыковым;[1924] смертный приговор был заменен 10 годами принудительных работ, и с этого момента больше никто не имел вестей о нем; полагают, что он умер.[1925] Его родители и брат были арестованы, отправлены в ссылку[1926] и тоже исчезли без следа.[1927]
Я приехал к Тоне около 19 ч.; ни ее, ни семейства Павловских[1928] еще не было, и я исповедовал Марселя по поводу его жены № 2 и старшей дочери… К 19 ч. Тоня приехала с гостями. Павловский — высокий, грузный, отяжелевший мужчина, старше своего возраста, с очень пониженной жизнедеятельностью, довольно тупой, довольно чванный, глухой еще больше, чем Hadamard. Дочь его — дама около 50 лет, кокетливая, молодящаяся (это — не грех), довольно симпатичная.
Тоня подкинула Павловского мне и ушла готовить обед, который появился на столе между 21 ч. — 21 ч. 30 м. Все это время мы разговаривали с Павловским. Сначала он был враждебен, потом очеловечился; я отбил у него желание показывать себя, и под конец мы уже довольно мирно беседовали на темы научные и российские. Он делал попытки, совершенно в духе Марселя, меня пропагандировать. Я сразу ему сказал, что в этом нет никакой надобности, и затем довольно нелюбезно отбивал каждую попытку в этом стиле.
Между прочим, узнал, наконец, обстоятельства гибели Н. И. Вавилова: он был отправлен куда-то в Азию, пытался бежать через границу и в этой попытке потерял жизнь.[1929] Я резко сказал Павловскому, что тут все возмутительно: и гибель ценного человека из-за прохвоста Лысенко, и то, что он сам как будто не понимает, что невинно сосланный Вавилов был вполне прав, желая вернуться к нормальной жизни.
У меня впечатление, что Павловский — один из многих Молчалиных, никогда не боровшихся ни с какими режимами, всегда со всем согласный и за это награжденный. Когда-то В. П. Волгин говорил мне: «Вот А. И. Некрасов: старый режим приучил его к повиновению; всюду он отвечает “слушаюсь”, никогда не спорит, и для нас он — самый приятный человек, не то, что вы, хотя вы — по духу наш, а он — монархист».[1930]
Читаю «Очерки по истории географических открытий» Магидовича[1931] и, в частности, главы о завоевании Сибири. Когда-то, в день моего восьмилетия, мне подарили детскую книжку Разина, где излагалось покорение Камчатки Владимиром Атласовым. Какой пристойный вид имела эта история, и как она отличается от действительности! Наши конквистадоры вели себя точь-в-точь как Кортец, Писарро и другие в Америке: беспощадное истребление, грабеж, насилия, война, тоже без пощады, между шайками грабителей. В результате из густо населенной Камчатки к началу двадцатого века сохранилось лишь нищее население — 2500 камчадалов. Вот они, эти идиотские толки о русском сердце, доброте, чуткости, понимании души туземцев. Ужасно.[1932]
Побывал в «Доме книги». Как и предполагал, все окружение жены Каплана — совершенно черносотенное. Один из ее родственников обедал у них как раз на следующий день после трагической облавы на евреев в августе 1942. Она, под свежим впечатлением, сказала: «Какой ужас происходил этой ночью», а он, не стесняясь присутствием Каплана, ответил: «Чем же ужас? Немцы очищают Францию, только и всего». Этот тип получил свою награду: при освобождении Франции был пристрелен резистантами.[1933]
