Провел воскресенье совершенно иначе, чем предполагал. В 16 час. 30 мин. пришел редкий гость — Prenant, и мы разговаривали до 19 час. 30 мин., когда было уже поздно ехать к Тоне, и я остался дома. Разговаривали мы с ним о разногласиях в партии. Выйдя из нее, он рассчитывал спокойно работать в Сорбонне. Не тут-то было: с одной стороны — оппозиция старается его привлечь, с другой стороны — в партийной прессе травят и науськивают на него студенчество, что ему особенно неприятно.[1934]
Неожиданно я узнал, что Чахотин работает у Полянского,[1935] и об этом Тоня знала еще в то время, когда Полянский был здесь. По ее словам, тогда же она советовала ему поговорить со мной о Чахотине, но об этом он не заикнулся. Результаты, конечно, будут, как всегда с Чахотиным: нет организации, которую бы им не стошнило. Всюду были интриги, мошенничество, недобросовестность, и не предупрежденные люди имели неприятности. В лагере он якшался с немцами, потом работал у них: темная лошадка, во всех отношениях. Сейчас предупреждать Полянского невозможно, и дело пойдет своим обычным путем.[1936]
Визит Улина: за месяц в их «Русском доме» умерли 7 человек из 110 — процент значительный. Умерла г-жа Чичибабина, вдова химика; ей было 84 года.[1937]
Полянский прислал Тоне номер советского журнала «Гистология», где есть наглое письмо в редакцию Чахотина. Его стоит отметить: Роскин выпустил в свое время курс «Микроскопическая техника».[1938] Он у нас есть, ты его хорошо знала, и даже сейчас я нашел в нем закладку — листочек с твоим дорогим почерком. Так вот, Чахотин недоволен тем незначительным местом, какое ему отведено, и претендует на гораздо более высокую оценку, возмущается «неосведомленностью» Роскина, все это — с высокомерной наглостью. Надеюсь, что скоро и Полянского стошнит Чахотиным.[1939]
Едва я вернулся домой — звонок: гость — товарищ по лагерю Бриллиант, живущий в нашем сквере. Оказывается, он был на дружеском завтраке, на который я не мог попасть. Мы очень долго разговаривали обо всем, и о его поездке в Москву, и о его пребывании в Германии. Оказывается, Заферман всегда верен себе: «осторожен» до отвращения. Я спросил о Ярове: он умер от рака год тому назад. Славный был человек.[1940]
Побывал в «Доме книги» сегодня, так как завтра — праздник Ascension, и магазины будут закрыты. Видел там Вершубского — одного из компьенцев, который был выслан в Германию вместе с Левушкой и другими за два дня до моего освобождения. По-видимому, он процветает и как будто забыл о своем германофильстве, довольно странном для еврея.[1941]
С большим удивлением увидел у Каплана «На трудном перевале» А. И. Верховского.[1942] Он — из Пажеского корпуса, во время Керенского — самый молодой генерал русской армии, военный министр, участник заговоров первого года после Октябрьской революции и с 1919-го и до конца жизни (1941) — штабной деятель Красной армии. Карьера — очень пестрая, и, конечно, столь же пестрыми являются его мемуары. Но видел он много. Смерть его мне не кажется естественной.[1943]
От Каплана принес первый том «Краткого физико-технического справочника», очень хорошо составленный, а редактор его — мой недруг Константин Павлович Яковлев, двурушник, мой преемник когда-то в Главнауке, мелкий всюду — и в науке, и в Главнауке, но, по-видимому, очень толковый редактор справочных изданий.[1944]
Встретил Бриллианта, что неудивительно, так как мы оба живем в нашем Square de Port-Royal, но рассказал он мне вещи удивительные и
