привычно расходились в стороны от створок. В отличие от маршировок, маневры отрабатывались неоднократно, и сержантам давно ничего объяснять не требовалось. Одна на сто шагов направо, другая на сто шагов налево. Встав попарно цепью, милиционеры первого ряда опустились на колено под крик лейтенанта: «Стрелять, залпами!» — и на взмах сабли дружно открыли огонь, добавив свои пули к летящим со стен и рва. И тут индейцы не выдержали и устремились назад к лесу, оставив за собой горы тел.
Да только навстречу им выскочил оттуда эскадрон с саблями наголо, еще вчера отправленный ниже по течению и дожидавшийся начала артиллерийского боя. А от реки повалили союзные нам чероки под дикий вопль стоящего рядом со мной вождя. Не ставя в известность командира, в смысле меня (по положению и чину он равен и абсолютно независим), Сломанная Стрела унесся куда-то в гущу сражения. Поскольку в мундире, я надеялся, парни не перепутают. Наверняка он был не прочь сам поучаствовать в бою, захапав свой кусок славы. А вот я такого желания не испытывал. Управлять удобнее на расстоянии, да и не вижу смысла в героических подвигах. Хватит уже свиста пуль рядом.
По моей команде барабан изменил ритм, посылая сигнал. Роты с примкнутыми штыками двинулись вперед, окончательно зажимая уцелевших врагов. В одной из прочитанных книжек по военному искусству происходящее называлось Каннами. У меня тут не Рим и десятков тысяч в подчинении не имеется. Но несколько сотен вражеских воинов сегодня навсегда отправятся в места счастливой охоты. О храбрости говорить не стоит, среди лесных жителей трусы не водятся. И все же они проиграли по причине огромной разницы в нашем мышлении. И я не о книгах и так называемой культуре.
В одиночку индеец обязательно возьмет верх. Но он всегда действует один, наособицу, даже когда их куча. Мечта о славе, привычка к свободе и нежелание подчиняться, малые размеры групп, в которых они живут, и постоянная вражда с другими семьями, родами и племенами. Причин излишней независимости много.
Европеец знает строй. И если мне, да и не я такой первый, удалось вбить в ополченцев дисциплину, то с ними номер не пройдет. Потому мы не только численностью, но и умением рано или поздно задавим племена. Никогда сколь угодно большая толпа не победит армию, совершающую слаженные маневры под единым руководством.
Я сел на кровати, свесил ноги и принялся шарить ступней в поисках сапог. Нагибаться очень не хотелось. Моментально голова закружится, да и от слабости свалиться недолго. Оказалось, мой череп с содержимым крайне тяжел и запросто перевешивал все остальное тело, увлекая за собой вниз. Была возможность убедиться на практике. В животе опять заурчало. К счастью, без всяких сомнений, уже не от прежнего.
Жрать охота. Аппетит, безусловно, вещь хорошая во всех отношениях. Он приходит, когда смерть миновала. Еще недавно абсолютно не имел желания нечто класть в рот и всерьез считал, что помру прямо на горшке. Неприятнейшее ощущение, доложу вам, когда беспрерывно несет жидким. Ты уже не ешь, а оно все хлещет с примесью слизи и даже крови.
Началось все с боли в животе. Ну съел что-то, мало ли. Даже внимания не обратил в первый день. Потом появилась головная боль, лихорадка, аж горячим стал, и пришлось компрессы прикладывать. Вроде прошло, зато постоянно текло жидким и приходилось бегать по двадцать раз на дню, пока силы окончательно не закончились и не стал использовать котелок вместо горшка, за неимением в лесах такой важной и полезной вещи.
В какой-то момент подумалось, что штаны не нужны, все одно снимать каждые полчаса, а еще удачнее сделать разрез сзади. С первого взгляда — в парадном виде, фактически — уже в полной готовности опорожняться. Дело в том, что попытка нагнуться за спущенными штанами приводила сначала к шатанию, а затем и к падению. Вся эта радость именовалась замечательным словом «дизентерия», и провалялся я чуть не месяц беспомощным. Не припомню, чтобы так плохо когда-нибудь было прежде. Правда, видели меня в том состоянии немногие. В отличие от больных солдат я мог позволить себе находиться в отдельном помещении.
Ага! Обнаружилась обувка, где ей и положено стоять. Засунул в нее босые ноги и осторожно поднялся. Ух ты! Получилось. Да я герой сказаний, свершивший подвиг. Теперь войду в легенды! Цепляясь за стеночку и чувствуя себя столетним стариком, проковылял к двери. Толкнул и невольно зажмурился от бьющего в лицо света. Любые строения в крепости делались тяп-ляп — главным на тот момент было хоть как-то обустроиться. Потому никаких высоких крылец, резных перил и множества ступенек. Кроме меня, все и вовсе в общих бараках обретались. По крайней мере, так было до моей болезни. Отсюда большое облегчение — один шаг вниз, и, не упав, я оказался снаружи. Чей-то возглас по соседству. Явно заметили. Шаг, замер, выравнивая равновесие, еще один.
— Что вы себе позволяете! — вскричал негодующий голос, и маленькая твердая рука ухватила за плечо.
— Я решил погреться на солнышке, мадам Смит, — доложил смиренно. С Арлет станется уволочь назад в темное помещение. Больному ходить не положено. — Вон, на скамеечке посижу, ладно?
— Хорошо, — неожиданно согласилась она. — Но чтоб сидели — и больше никуда!
— Если вы со мной рядом побудете, — пробормотал, стараясь излишне не опираться на нее. Неудобно все же слабость перед женщиной проявлять, даже если она тебя уже видела во всех видах. Не настолько у меня отбило мозги, чтобы не помнить, кто за мной горшки выносил, да еще и подмывал. Хотя я бы это лучше забыл навечно. — Хорошо-то как, — сообщил, подставляя лицо под тепло солнца. И на всякий случай доложил: — Уже почти нормально себя чувствую. Слабость, но пройдет через пару дней, если сытно кормить. Нельзя чего-нибудь вкусного?
— Нет, — решительно отрезала она, усаживаясь рядом, — ничего жирного, особенно мяса и рыбы, копченостей, бобов, овощей, пшена, ячменя.
