— Развяжи меня!
Парень не обратил на его слова никакого внимания: он хоронил погибших родителей. Пока полковник приходил в себя, мальчишка успел сложить два погребальных костра. Лицо мальчика не выражало ни скорби, ни печали. Это было лицо человека, занятого важным и серьезным делом.
Антошин попробовал говорить вежливей:
— Пожалуйста, развяжи меня. Неужели ты не видишь, что я — друг?
Парень не слышал его: он сосредоточенно тер о сухую палку длинный обрывок веревки.
Антошин не сразу понял, что таким образом мальчишка добывает огонь.
Но зачем?
Угли от костра обров, который, судя по всему, загасил мальчишка, еще не остыли, и их вполне можно было раздуть.
— Там же есть огонь, — начал было полковник, подбородком показывая на угли.
Но тут же осекся.
Разве не очевидно, что от огня, который разожгли убийцы, нельзя поджигать погребальный костер для их жертв?
Антошин не сразу догадался об этом. Но парень, видимо, это знал.
Мальчик не спеша поджег один погребальный костер, затем — другой. Он стоял между двумя кострами и говорил что-то очень тихо, почти шепотом…
Антошин прислушался.
— Я не умею, — шептал мальчик, — я не знаю, как надо. Прости меня, Сваро?г. Я один. Я не знаю обрядов. Да кабы и знал, что я могу, неумелый и непосвященный? Могу я только просить. Я прошу тебя, Сварожич, сын Сварога, пусть души моих родителей в Вырии не забывают про меня. Я так боюсь, что мы встретимся потом, а они меня не узнают… Я так боюсь этого!
Только сейчас — впервые — полковник увидел слезы на глазах мальчишки.
Запах паленого мяса становился все более нестерпимым. Антошина непременно стошнило бы, но желудок его был уже абсолютно пуст.
«Два раза подряд вырвать не может даже в этом безумном крае», — подумал полковник.
Эта простая мысль почему-то успокоила.
Погребальные костры догорели. Мальчик снял рубаху. Мечом разрезал ее на две части.
В одну аккуратно собрал прах матери, в другую — отца. Потом все тем же мечом вырыл две довольно глубокие ямы и похоронил в них прах.
При этом он постоянно что-то говорил, вскрикивал, совершал непонятные движения…
Антошин чувствовал, что силы оставляют его. Тело одеревенело, дышать становилось все трудней. Полковник совершенно не представлял, как будет выпутываться из этой ситуации. Печальную неясность будущего Николай Васильевич Антошин ненавидел больше всего на свете.
Наконец похоронный обряд был закончен.
Мальчик положил на могилы еловые ветки, трижды поклонился и только после этого повернулся к полковнику.
Лишь одно смог прочитать Антошин в его взгляде — неприкрытую ненависть.
— Послушай… — начал полковник. — Ты же разумный мальчик. Подумай сам: ведь это я тебя спас. Я. Ну, ты вспомни, как все было… Если бы не я, ты бы… Ты бы сейчас где был? Сам подумай.
Мальчик взял меч и два раза, как бы тренируясь, прочертил им круги по воздуху. Он не слышал и не видел полковника.
«С медведем можно договориться. С хозяином леса Боровым. Даже с чудищем каким-нибудь. Обра можно напугать, и он сделает то, что тебе нужно. Но с ребенком, на глазах которого только что погибли родители, договориться не удастся никогда», — понял Антошин.
Ну и что делать в такой ситуации? Не молчать же в ожидании, пока тебе отрубят голову?
— Вот ты меня сейчас убьешь, — прошептал Антошин: сил на то, чтобы говорить громко, уже не осталось. — Голову отрубишь… Хорошо. Пожалуйста. Но знай, что я всю жизнь буду к тебе приходить во сне. Потому что те, кого невинно убили, обязательно приходят во сне к своим убийцам.
Мальчик внимательно посмотрел на полковника и произнес тихо:
— Странно… Ты немолодой вроде, а не понимаешь совсем простых вещей. Невинного убить нельзя. Если убили, значит, боги решили отнять жизнь. Значит, есть вина у человека.
Обрадовавшись, что парень заговорил, Антошин затараторил:
— А родители твои, родители, они что — тоже виноваты?
— Не тебе судить! — крикнул мальчик, а потом прошептал в сторону: — Деревню не защитили, сестер не уберегли… Невинные не погибают.
И парень снова очертил мечом круги по воздуху.
«Следующий удар — по моей голове», — понял Антошин.
Но мальчик, оказывается, хотел рубить вовсе не его голову. Он подошел к ближайшей осине, одним ударом срубил толстую ветку и начал, спокойно и молча, затачивать ее конец, превращая палку в пику.
