Лес стоял вокруг молчаливой громадой и выглядел негостеприимно. Бежать в его сторону совсем не хотелось.
Стан и Малко, не сводя глаз с полковника, присели на землю.
Вук опустился на плечо старика и начал, явно недовольно, взмахивать крыльями.
А Антошин все тер и тер меч. Тер и тер. Почему-то он был убежден: на этот раз ничего не получится, фокус не удастся.
Луна проснулась и отбросила облака. Мир сразу осветился, ожил, словно заговорил.
Господи, надо же изображать из себя бога! Слова какие-то таинственные произносить.
Что же он говорил тогда? Это Антошин позабыл напрочь.
Пришлось бубнить себе под нос что-то нечленораздельное, изображая таинственность.
Антошин еще раз потер меч, встал на колени, протянул его к травинке.
То ли потому, что дело нельзя начинать с неуверенности, то ли потому, что ночная трава мокрая, то ли потому, что никакое дело не может получиться после такого количества выпитого вина, а может, по какой иной, мистической причине, — но травинка не шелохнулась, и цветок, не шевелясь, нагло торчал вверх своим ночным, нераскрытым бутоном.
Антошин медленно поднялся, крепко сжимая меч в руках. Он был готов к нападению.
Лицо Малко сияло от счастья.
«Предатель, какой ужасный оказался предатель!» — думал полковник, медленно отступая к лесу.
— Ну что?! — радостно закричал Малко и бросился к Стану. — Я ж тебе говорил, он — настоящий!
Впервые за вечер Стан улыбнулся. И улыбка эта, что было поразительно, явно предназначалась Антошину.
Вук улетел в избу — казалось, он все понял и ему стало тут неинтересно.
Старик поднялся.
— Ты прошел испытание, — сказал он, с трудом сдерживая радость. — Ты сдюжил.
Антошину стало не по себе: «С ума они, что ли, сошли? Или это хитрость такая: сейчас усыпят мою бдительность и набросятся оба».
Луна снова укатилась спать, будто выходила она лишь для того, чтобы осветить позор полковника.
Озаренные мерцающим светом факела лица Стана и Малко доверия не вызывали.
— Я не понимаю ваших шуток. — Антошин старался говорить жестко.
Стан поднялся и, улыбаясь, направился к нему.
Антошин выставил меч.
Стан остановился, продолжая улыбаться.
— Ты — инородец, — сказал он. — Ты не понимаешь очевидных вещей. Всегда и всё получается только у колдунов. Только колдуны не ошибаются. Мне совершенно не надо было проверять, умеешь ли ты притягивать к себе растения. Мне ведь Малко сказал, что умеешь. Этого вполне достаточно.
От удивления Антошин открыл рот, как ребенок.
— Так в чем же тогда заключалась третья проверка? — ошалело спросил он.
Старик усмехнулся:
— В том, чтобы понять: будешь ты кичиться своим умением или нет! Люди и боги так похожи: и те и другие могут ошибаться. Не ошибаются только колдуны.
«Ну конечно! — понял Антошин. — Огонь, вода и медные трубы. Медные трубы — это проверка на тщеславие! Будешь ты кичиться тем, что умеешь, или нет. Вот в чем проверка, в сущности, заключалась. Удивительное место!»
Ничего этого он не сказал, а вслух спросил:
— А боги что, тоже ошибаются?
— Разве ты не убеждаешься в этом, глядя на наш мир? — Старик подошел к Антошину и опустил его руку с мечом. Полковник не сопротивлялся. — Ты не стал кичиться своим умением. Значит, ты — живой, у тебя есть душа, и когда она волнуется, это может очень помешать делу. У тебя есть сердце, которое иногда бьется так сильно, что не позволяет довести начатое до конца. У колдунов нет души. К тому же не они подчиняются своему сердцу, а сердце подчиняется им. Поэтому у колдунов всегда все получается. А у тебя не получилось. Ты прошел проверку.
Нет, никогда не понять ему, полковнику Николаю Васильевичу Антошину, логику этих людей, своих, между прочим, предков. Но логика эта, безусловно, разумна. И от этого никуда не денешься.
— Теперь спать! — строго сказал старик. — Ночь не выдерживает много дел. Ночь не для дел создана. Для дел — утро.
И он пошел в избу.
Малко подскочил к Антошину, взял его за локоть:
— Ты ведь не обижаешься на меня, правда, Инородец? По-другому было нельзя, ты же понимаешь? Понимаешь? Не обижаешься? Но ты прошел проверку. Стан нам поможет, я точно знаю. Мы найдем молодильные яблоки, и тогда…
