Малко.
Вот уже и три раза прошел, и четыре…
Женщины смотрели на него с удивлением.
— Вам нехорошо стало? — спросила Зоря, испуганно прижимаясь к печи.
«Ага! — обрадовался Антошин. — Испугалась, змея!»
Вслух, однако, ничего не сказал.
Надо было решаться.
И он решился.
Показал женщинам правую руку, медленно, словно фокусник, сложил пальцы в дулю, а дулю засунул под мышку левой руки.
Женщины продолжали смотреть на Антошина одновременно со страхом и удивлением.
Зоря даже сочувственно головой качала: мол, случится же с человеком такая беда!
И только с маленькой Парасей произошло что-то невероятное.
Она вскочила, пробежала по избе туда-сюда и начала ни с того ни с сего ругаться:
— Дрённые мужики пришли! Зачем пришли? Кто звал? Воры небось да лихоимцы, приперлись сюда! А мы еще кормим их, дрённых мужиков, дуры! Соскучились по мужикам ушедшим — вот, дуры, и кормим их! Я первая балда. Как не распознала? Как не распознала, дура, дрённых мужиков этих?!
Рыдая, Парася выскочила на улицу.
— Подействовало! — радостно закричал Малко и бросился вслед за Парасей.
Следом за ним выскочил и Антошин.
Зоря вернулась к столу, вздохнула:
— Вот ведь как оно все обернулось… Парася-то ведьмой оказалась…
Дивча стерла слезу с глаз и сказала тихо:
— Да-а… Известное дело: если мужик, проходя, дулю за пазуху засунул, а девка какая сразу ругаться начала, значит, она — ведьма. Это всем известно.
Зоря снова вздохнула:
— Жалко ее: у ведьмы незавидная судьба.
— Ведьма — это та, которая ведает. Она же не виновата, что ведает, — подхватила Доня. — Судьба ей положила ведать. Что ж тут поделать? Только пожалеть можно…
Антошин почему-то был убежден, что разоблаченная ведьма решит бежать. Опыт подсказывал полковнику, что тот, кого разоблачили, всегда норовит исчезнуть.
Но это был опыт другого времени, другой жизни.
Парася стояла у березы и совершенно по-человечьи, по-женски плакала навзрыд.
Жирная луна светила изо всех сил, делая мир не светлым, а неприятно-таинственным.
Малко и Антошин стояли, глядя на рыдающую ведьму, совершенно не понимая, что делать.
Плач ведьмы разрывал тишину.
Антошину хотелось подойти к этой хрупкой девушке, утешить. Но полковник не очень умел успокаивать женщин, а как вести себя с рыдающей ведьмой, вообще не представлял.
Парася развернулась, посмотрела полковнику прямо в глаза.
— Да! — сказала так, словно хотела этим словом прибить Антошина к земле. — Да! Я — ведьма, да! Разве я виновата, что с детства ведаю больше, чем другие?! Сварогу надо было, чтобы кто-то следил за людьми на земле, чтобы они вконец не запутались. И поэтому некоторых он наделили бо?льшими знаниями. Человеческие знания заканчиваются — наши никогда. Никто не виноват в этом! Ни я, ни предки мои не просили, чтобы мы были из ведающих. В чем же я перед вами повинна, что вы разоблачаете меня? В чем?
— Ведьмы много зла делают, — тихо прошептал Малко.
Парася взорвалась:
— А думаешь, легко жить среди тех, кто ничего не знает, не ведает и, главное, знать и ведать не хочет?! Ведьмы отчего злые? От человеческой глупости! Видел, как пастух баранов пасет? Кричит на них всегда, бьет даже! Бараны, наверное, тоже его злым считают! Но без него заплутают они, а то и в пропасть упадут! Вот мы, ведьмы, и есть пастухи, а вы… — Не закончив фразы, Парася махнула рукой, вздохнула пару раз, успокаиваясь, стерла слезы с лица. — Так. Всё. Чего надо от меня?
С тех пор как выяснилось, что Парася — ведьма, с ней произошла удивительная метаморфоза. Она словно сразу постарела лет на десять. Движения стали медленней, солидней. Из глаз исчез огонь. В углах губ обозначились незаметные раньше жесткие складки.
