Вик колебался. Еще раз приложил руку к губам и, отойдя чуть в сторону, опустил поскуливавшую Шнырялу на землю.
Рука парня дернулась, словно он хотел погладить собаку по спине, но удержался. Шныряла, шатаясь, встала на лапы, и Змеевик жестом приказал ей оставаться на месте. Он отвернулся и зашагал к цветам.
– Я первый.
– Стой! – зашипела Санда, но Вик покачал головой:
– Я пойду первым.
– Почему? – напористо спросил Теодор.
Вик растерялся.
– Ну… я старше, – нашелся он наконец.
– И? – мрачно усмехнулся Теодор. – Зато у меня волосы длиннее! Значит, я первый.
Он перехватил нож поудобнее и сделал шаг к черной клумбе, но Змеевик ухватил его за локоть.
– А у меня… у меня оружие больше!
Тео фыркнул:
– А у меня рожа страшнее.
Вик хмыкнул, изогнув бровь, и хотел обойти Тео, но тот преградил ему дорогу. От резкого движения пола плаща хлопнула и задела ближайшее растение. Цветок встрепенулся, поднял головку, белый череп раскрыл рот и… громко заплакал.
Вик и Теодор мигом бросились по тропе обратно. Гулкое всхрапывание прервалось, кто-то забулькал и заклокотал, а потом раскашлялся. Парни обернулись, хрипло дыша. Санда стояла перепуганная, готовая чуть что броситься наутек. В тишине слышался одинокий плач черного цветка. От его безутешных рыданий по коже бежали ледяные мурашки.
Вдруг раздался громкий скрипучий голос:
– Эй, кто там?
Тео, Санда и Вик переглянулись.
– Чего молчите, истуканы? Думаете, я вас не вижу? Ага, особенно этого дылду с мечом, так и проглядишь, ну конечно! Или не к вам обращаюсь? Думаете, тут еще есть кто-то, посреди этой чертовой пустоши?
Глаза Санды, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Змеевик – и тот рот приоткрыл и даже пару раз растерянно моргнул. Голос доносился с середины поляны, где торчала одинокая дверь.
– Чего таращишься, красавчик? Язык проглотил, что ль? Жалость-то какая, в кои-то веки за столько лет пожаловали гости – и надо же, ведут себя как кучка неотесанных деревенщин. Вас что, здороваться не учили?
Вновь повисла тишина. Теодор вглядывался в дверь: женщина, наверное, пряталась за ней. Почему тогда не выйдет?
Теодор еще раз переглянулся со Змеевикоми, все еще сомневаясь, решил отозваться:
– Э… добрый вечер.
– Доброе утро, патластенький, – дружелюбно ответила незнакомка. – А друзья твои как, говорят?
– Э…
Теодор, ошарашенный словом «патластенький», растерянно поглядел на спутников. Шныряла подскочила на задние лапы и вытянулась в струнку.
– Да вроде до этой минуты говорили.
– Ну, слава Полуночи! Еще и говорящие! А то надоело сипух выслушивать, у них одни мыши на уме. Давайте-давайте, ножки в ручки и топайте сюда.
Теодору казалось, что он очутился посреди ярмарки в самый разгар веселья и его пытается заманить к прилавку какая-то деревенская мадам под хорошей мухой. Он ничего не понимал.
– Погоди, – остановил его Змеевик. – Тут что-то не так… Вы кто?
– Ну, здрасте-мордасьте, а вы не знаете? Ты что, заблудился по дороге к булочнику?
Мадам зевнула – судя по звукам, во весь рот, сладко и протяжно.
– Тут что-то не так, – повторил Змеевик, пытаясь собраться с мыслями. – Это ловушка. Нас заманивают.
Парень сжал рукоять меча так, что костяшки побелели.
– Приготовьтесь отступать, – шепнул он.
Незнакомка недовольно крякнула.
– Когда барышня тебя в свои покои зовет, ты тоже вопишь: «Ловушка»? – Она гаденько хихикнула и протянула, словно приглядываясь: – Хотя нет… Нет… Никакая барышня тебя не зовет. Знаю я, кто ты, вижу по твоему лицу. Все барышни твои – гадюки. В прямом смысле.
Вик ахнул, затем выдавил:
