Тео задумался:
– Север.
– Север? – Мария вскинула брови. – Бог ты мой, какая красота. А может, Пушок?
Она засмеялась, Лазар тоже заулыбался. Но Тео обиженно надулся:
– Ну, мам! Какой еще Пушок?
– Ты только посмотри, он же такой маленький, пушистенький…
– Это сейчас, – запротестовал Теодор. – А когда вырастет, будет другим! Мам, ты же знаешь, какие филины огромные?
– Взрослый филин в размахе крыльев почти с меня ростом, – кивнул Лазар. – Птица серьезная.
«Вот-вот! – радостно и гордо воскликнул про себя мальчик. – Слышал, Север? Будешь ростом с папу! Все будет хорошо, я тебя сберегу».
Теодор поглядел в окошко. Солнце садилось далеко за курганами, окрашивая могильники в оттенки розового и перламутра. На пригорке желтела россыпь мелких точек. Наверное, одуванчики. Лазар, Мария и Тео стояли втроем, близко друг к другу. Мама с папой переглядывались, улыбались – что было не так уж часто, и Теодора переполняло такое счастье, безграничное, светлое и вечное, что ему казалось, будто солнце опустилось не за горизонт, а в живот – так внутри покалывало и щекотало. Он поглаживал Севера, переглядываясь с родителями, и мама все говорила, что птенца можно назвать еще Лапкой или Пушинкой, но Тео упрямо повторял выбранное имя…
Он тихонько гладил вздрагивающее крыло.
«Север? – позвал Тео, отчего-то решив, будто филин может читать мысли. – Слышишь, а? Не знаю, как тебя назвали родители, наверное, каким-то Ух- ухом, но я тебя буду звать Север. А меня зовут Тео. Теодор Ливиану. Ну не брыкайся, не щелкай клювом? Я же твой друг. А если я сказал, что друг, ты не волнуйся: с тобой будет все хорошо. Я не сделаю тебе больно. Честно. Я не предаю друзей. Слышишь? А ты теперь мой друг!»
Все заволок туман. Теодор вдруг ощутил, что вокруг темно и промокшим ногам зябко, а впавший живот бурчит от голода. Заледенелая рука держала вовсе не теплого птенца, а пульсирующее семечко. Все это оказалось видением. Сном наяву. Было давным-давно, много лет назад, и этот вечер угас среди курганов и сосен…
Его не вернуть. Никогда.
Сейчас Тео взрослый. Его дома нет: теплую бревенчатую лачужку спалили дотла. Папа и мама исчезли. Умерли. И Север…
Теодор почувствовал, как из глаз брызнули слезы, горячие, обжигающие, он пытался их сдержать, но не мог. Он думал о том маленьком птенце, крошечном комке пуха, которому пообещал быть другом навсегда. Пообещал защищать, пообещал быть рядом. Севера, превратившегося в грозную птицу, которую он вырастил, делая все, что говорил отец… он не сберег.
Тео вспомнил, как стоял возле сгоревшего дома. Вспомнил ярость на людей, которую тогда испытывал. Несправедливость. Обиду. Жажду мести. Тео вдруг захлебнулся воздухом и понял, так нельзя. «Хватит!»
Он резко поднял руку и принялся вытирать глаза, размазывая влагу по щекам, глубоко втягивая холодный воздух, чтобы успокоиться. Никто хоть не видел?
Тео почувствовал, что не один. Кто-то рядом.
Он чуть повернул голову и заметил по правую руку Вика.
– Все в порядке? – тихо спросил парень.
Рядом с Виком стояла Шныряла, покачивая ножом и взволнованно глядя то на Тео, то на Дверь. Теодор мельком удивился: он даже и не слышал, как подбежали друзья. Он что-то говорил? Вскрикивал?
И еще. Чья-то рука на левом локте. Теодор повернулся. Снизу вверх на него вопросительно смотрела Санда.
– Тео…
Теодор быстрей поднял руку и снова смахнул слезу, но поздно – девушка все равно увидела. Глаза наверняка красные. Тео судорожно сглотнул и прокашлялся.
Он раскрыл ладонь. Фасолина треснула. Из-под белой глянцевой шкурки выполз бледный изогнутый корешок, а кверху тянулся маленький черный росток, на стебельке и двух листиках которого блестели капли. Слезы Тео…
– Ты дал жизнь Смерть-цветку, – торжественно объявила Дверь. – И теперь это воспоминание – в нем, и как только ты посадишь цветок, то отпустишь его и никогда больше не вспомнишь тот день.
Теодор не хотел расставаться с памятью. Снова. Особенно потому, что это был счастливый день. Один из лучших. Сердце заныло. На шатких ногах Тео подошел к краю поляны, встал на колено. Левой рукой раскидал влажные комья, вырыл ямку и потянулся опустить туда фасолину. Жуткие чашечки ближайших цветов склонились, точно няньки, над маленьким ростком.
В последний момент Тео почему-то задержал руку.
– Это будет хороший цветок, – сказала Дверь. – Самый высокий в саду. Потому что твое воспоминание не об одном, а о двоих ушедших из жизни. О двоих, которых ты потерял…
