исчезла. Вместо нее обнаружилась пустая бутылочка из-под сайлесского бренди. – Ох, умоляю. Эта штука по цене и близко не сравнится с моим жетоном.
– Уверен, сделка хороша, – парировал Уэйн. – Потому что твой жетон на этом кладбище – всего лишь бесполезный кусок металла.
– Но надеюсь, ты отдашь его, когда мы закончим?
– Конечно. Если вернешь мне эту бутылочку полной.
– Но ты же сам сказал…
– Плата за обслуживание, – пояснил Уэйн, бросив взгляд на домик кладбищенского сторожа, к которому вела тропа. Затем снял цилиндр и наступил на него.
Мараси отпрянула, прижав руку к груди, а Уэйн, каблуком расплющив шляпу, поднял ее и вывернул наизнанку. Окинул критическим оком, потом снял с пояса для флаконов с металлами ножик и вырезал в боковой части шляпы дыру. Но видимо, и этого ему показалось мало: откинув пыльник, Уэйн еще и срезал одну из подтяжек.
Когда он снова надел цилиндр, то сделался удивительно похожим на бродягу. Конечно, Уэйн всегда находился в шаге от этого облика, но все равно было поразительно, насколько два небольших изменения его преобразили.
Тем временем солнце село, но туман рассеивал городской свет, и на самом деле оказалось светлее, чем могло бы быть в ясную ночь. Уэйн крутил в руке нож и рассматривал Мараси. Ей сделалось не по себе.
– Что?
– Ты выглядишь слишком шикарно, – пояснил Уэйн.
Мараси оглядела свой наряд. Она была в простом небесно-голубом повседневном платье длиной до середины икры, с кружевными рукавами и воротником.
– Это совершенно обычная одежда, Уэйн.
– Не для того, чем мы планируем заняться.
– Я могу быть твоей нанимательницей или кем-то в этом духе.
– Тип, к которому мы идем, ничего не расскажет, если рядом будет какая-нибудь респектабельная особа. – Он в очередной раз прокрутил в руке нож и потянулся к ее груди.
– Уэйн! – воскликнула Мараси.
– Не надо напрягаться. Ты же хочешь, чтобы все прошло как надо, так?
Мараси вздохнула:
– Только не слишком шали.
– Я скорее со львом пошалю, Мара. Да-да.
Он срезал «окошко» из непрозрачного кружева на лифе платья, отчего образовалось глубокое декольте. Потом пришел черед рукавов, которые Уэйн укоротил на целый фут, так что теперь они заканчивались выше локтя. Срезанным кружевом он, как лентой, обвязал платье под грудью и потуже затянул шнуровку на спине. В результате грудь приподнялась и выпятилась самым скандальным образом.
Последними штрихами стали несколько выборочных разрезов на юбке и втертая в край подола грязь. Шагнув назад, Уэйн задумчиво постучал себе по щеке и удовлетворенно кивнул.
Мараси осмотрела себя, чтобы оценить его художества, и была поражена. Уэйн не только улучшил корсаж – он надрезал швы и вытащил нитки, отчего платье теперь выглядело не испорченным, а поношенным.
– Все сперва глядят на грудь, – объяснил Уэйн, – даже женщины, что странновато, но так уж повелось. А потому никто не заметит, что грязь слишком свежая, а платье недостаточно старое.
– Уэйн, я потрясена. Портниха из тебя высший класс.
– Играться с одеждой весело. Не вижу причин, по которым это занятие не может быть мужским. – Его взгляд задержался на ее груди.
– Уэйн.
– Прости-прости. Просто я вошел в роль, ну, ты понимаешь.
Он махнул рукой, веля ей идти следом, и двинулся вперед по тропе. Только сделав несколько шагом, Мараси сообразила, что… не покраснела.
«Вот это поворот!» – подумала она, чувствуя, как прибывает странная уверенность.
– Постарайся не слишком часто открывать рот, – посоветовал Уэйн, когда они приблизились к хижине. – Слишком уж умные речи ты обычно ведешь.
– Посмотрим.
Примерившись, Уэйн отломал ветку от росшего на обочине тропинки дерева, покрутил так и сяк, наконец оперся, как на кривую трость. Вместе с Мараси они подошли к домику, в окнах которого горел свет.
