наемникам, чтобы тот, кто встретит Генри, вывел его из игры минут на десять. А еще раньше, перед завтраком, именно она смотрела ему в спину в коридоре, чтобы запомнить, в какой он одежде, – и превратила Освальда в Генри. Все это было настолько умно и настолько просто, что Генри стало не по себе.
Он медленно перевел взгляд на остальных – судя по мрачному лицу Эдварда, он все еще злился на Генри за ложь про брата, но слушал внимательно, понимая, что сейчас у них есть дела посерьезнее. Агата с убитым видом подпирала голову кулаком, в котором был зажат поникший белый цветок. Видимо, король все-таки заставил Симона довести дело до конца, – тот с сияющим видом, не омраченным даже последними событиями, сидел за столом своей семьи и вполуха слушал поддельного Генри. Очевидно, он был так впечатлен своей храбростью в деле со сватовством, что Освальд и нападение волновали его не так уж сильно.
До Генри медленно начало доходить, почему никто не понял, что перед ними фальшивка. Освальд не переигрывал, говорил убедительно и спокойно. Генри уже давно заметил: люди плохо умеют врать, они наивные, как дети, но только не отец. Утром Генри обещал себе, что больше никогда мысленно не назовет Освальда этим словом, а теперь тот смотрел на него, и Генри мог прочесть этот взгляд, как книгу: «Я вижу, что ты меня узнал. В мире, полном болванов, хоть мы с тобой друг друга понимаем». Их взаимопонимание не исчезло просто потому, что Генри этого хотелось, и от этой мысли его ступор наконец-то превратился в ярость.
Возможно, сейчас наступило то положение, когда стоило спрятаться, подумать и проявить таинственную дипломатию, о которой писали в книге, но злость вспыхнула в нем с такой силой, что он бросился вперед, отпихивая с дороги всех подряд.
Генри несся, как волк на оленя, но Освальд ловко ушел от удара, сбил Генри с ног и прижал лицом к холодным каменным плитам. Драться с тем, кто сам же научил тебя драться и знает все твои приемы как свои пять пальцев, оказалось не так-то просто.
– Он врет! – заорал Генри, пытаясь сбросить ладонь в перчатке, которая давила ему на затылок. – Я настоящий! Грабители просто отвлекали внимание, просто дали ему время на подмену! Эдвард, спроси о том, что знаем только мы. Помнишь Рой? Из каких животных он состоял? Освальд не знает!
– Не слушай, Эдвард, я же сказал, – посоветовал фальшивый Генри с той ноткой раздражения чужой тупостью, которую Генри не раз замечал у себя. – Копии могут красть воспоминания, иначе у Джоанны не вышло бы столько лет выдавать себя за Ингрид.
Генри понятия не имел, правда ли это, но вовремя сказанная, уместная ложь работает ничуть не хуже правды. Он забился, пытаясь вывернуться из-под колена Освальда, больно давившего на позвоночник, но куда там. Минуту назад он был уверен, что убедить всех в своей правоте будет легче легкого, но второй раз за день переоценил собственную способность убеждать людей хоть в чем-нибудь.
– То, что я сказал утром, – правда, Эдвард, – выдавил Генри, неловко приподняв голову, чтобы встретиться с ним взглядом. – Ты видишь, на что способен Освальд. Он вас сейчас обманывает, как баранов. Думаешь, десять лет назад он забыл бы подстраховаться и изменить мне цвет глаз? Я твой брат, кретин, и я сделаю так, чтоб ты мне поверил.
Генри неожиданно понял, что голос дрожит, будто он сейчас заплачет. Эдвард продолжал смотреть на него, как человек, у которого чешутся кулаки, а вот хватка Освальда дрогнула, и Генри запоздало сообразил: вот теперь отец знает, что он все вспомнил. Секунду ему казалось, что тот его отпустит и попытается что-то объяснить, но он не учел, с кем имеет дело. Величайшее качество Освальда состояло в том, что он мгновенно приспосабливался к меняющимся обстоятельствам и начинал использовать их в свою пользу.
– Я прошу прощения за все, что наговорил утром, – мрачновато и неловко сказал фальшивый Генри. – Извините меня. Я все это выдумал, я просто хотел как лучше, а теперь он пытается это использовать, чтобы вас разжалобить. Нужно посадить его под замок, пока он вас не провел, а Джоанна не явилась его освободить.
Генри уронил голову, звучно стукнувшись лбом о пол. Соревноваться с отцом в хитрости было бесполезно – он с ужасом понял, что и сам поверил бы поддельному Генри, а не тому, который жалко пытается что-то доказать, извиваясь на полу.
А потом в голову ему вплыла мысль, такая прекрасная, что дыхание перехватило. Он понял, как заставить всех ему поверить. Кое о чем отец не подумал: о волшебном зеркале в Башне мастеров, которое отражает вещи такими, какие они есть на самом деле. Отец сам сказал: «Если человек подозревал, будто что-то рядом с ним не то, чем кажется, он мог прийти сюда и проверить».
– Зеркало! – крикнул Генри, вскинув голову.
Кажется, никто не сообразил, что он имеет в виду, и Генри набрал в грудь воздуха, чтобы объяснить, но Освальд, увы, соображал быстро: он сгреб Генри за воротник и аккуратно приложил головой об пол.
Генри пришел в себя в темной комнате. Руки были связаны за спиной и примотаны к чему-то твердому, так что он лежал, неловко вывернувшись под углом. Было холодно, и, поглядев на себя, он увидел, что остался в одной рубашке: сюртук с него сняли, наверное, проверяя, нет ли под ним оружия. Генри немного поворочался, размышляя о том, как день, который так хорошо начался, ухитрился дойти вот до этого. Глаза немного привыкли к темноте, и он понял, что находится в незнакомом длинном помещении с ящиками вдоль стен – видимо, в подвале, – а вдалеке виднеется светлый контур закрытой двери. За дверью слышался негромкий разговор.
На то, чтобы разобраться с веревками, ушло всего несколько минут, – узлы вязал уж точно не Освальд. Генри несколько раз встряхнул ладонями, разгоняя застоявшуюся кровь, и бесшумно подобрался к двери, не разрешая себе хоть что-нибудь чувствовать, – он в плену и должен выбраться,
