ней.
– Ты уже замужем? – спросила Магда, и та покачала головой. – Не тяни с этим, малышка. Для всякой женщины главное – найти хорошего мужа. Мне с этим не повезло, совсем не повезло.
Она покачала головой и вернулась к своему занятию.
– Нет, – вдруг ответила Роза с таким ожесточением, что Генри понял: ей так же страшно, как ему, она тоже понимает, как плохи их дела. – Самое главное – это любовь.
– Ну и глупость! – рассмеялась Магда, и у Генри сжалось сердце от ее красоты. – Я была влюблена – и что это мне принесло? По-настоящему любить можно только своих детей.
Она нежно улыбнулась пустому стулу у окна. Видимо, там, по ее мнению, и сидел Джетт.
– И матерей, – вдруг сказал Эдвард и, тяжело опустившись на скамейку рядом с Магдой, взял ее за руку.
Генри думал, что она попытается вернуться к прерванному шитью, но Магда успокоилась и задышала ровнее. В здоровенной руке Эдварда ее ладонь казалась хрупкой, как опавший лист.
Роза сжала вторую ее ладонь, а Генри сел рядом и переплел пальцы с пальцами Розы. Так они и сидели вчетвером, держась за руки и глядя в стену, сидели и слушали, как яростно гремит чем-то на кухне Джетт, и Генри знал, что остальные точно поняли бы, если бы он объяснил, как чувствует себя: как хилое дерево, которое вот-вот повалит буря.
Час, отведенный им Освальдом, они потратили не на обсуждение планов, а на то, чтобы помочь Джетту приготовить суп из тыквы, найти в шкафах посуду, поесть, вымыть посуду, вымыться самим и переодеться в чистую одежду. Генри был единственным, у кого сменной одежды не было, так что он одолжил пропахшие затхлостью штаны и рубашку, которые Джетт откопал в шкафу. Вещи оказались безнадежно малы, но Генри все равно кое-как их натянул, – когда дела в жизни так плохи, какая разница, во что ты одет?
Через час они вышли на улицу, и мать Джетта помахала им рукой из окна. Генри уже начал понимать, как причудливо все устроено в ее голове: она считала его, Эдварда и Розу гостями своего сына, но самого Джетта то замечала, то нет и в любом случае полагала, что сын никуда от нее не уезжал. Генри хотелось спросить Джетта, почему она одна и где его отец, но он так и не решился. Все четверо будто сговорились молчать о проблемах, о неловких и спорных вопросах, и, выходя на улицу, Генри внезапно почувствовал мучительную, яркую связь со своими спутниками. Раньше он думал, что людей объединяют только слова, но оказалось, что еще сильнее объединяет молчание.
Улицы были пусты – похоже, жители из любопытства сбежались на площадь раньше назначенного срока. Освальд уже переманил на свою сторону Вегарда, а значит, легко переманит и остальных, Генри знал способность отца убеждать – и что он сам мог этому противопоставить? Кричать «не верьте ему» бесполезно, Генри понял по Вегарду, что выгода здесь ценится больше правды. Можно было спрятать Джетта, но Генри знал, что Освальда это не остановит. Наверняка он возьмет в заложники мать Джетта или кого-то из местных детей и будет держать, пока ему не отдадут хранителя ключа.
– Действовать будем по ситуации, – сказал Генри, просто чтобы сохранить хоть какую-то видимость контроля над происходящим. – Главное – держаться вместе.
Остальные нервно кивнули, но Генри видел, как напряглись их спины, когда они завернули за очередной угол и вышли на площадь.
Она оказалась просто большой утоптанной площадкой без всяких фонтанов и деревьев, без ярких фасадов по краям, без всего, что делало площади человеческих поселений красивыми. Единственным ее украшением была сцена из трухлявых старых досок, на которой расположились, свесив ноги, Вегард, Джоанна, Освальд и Хью. Еще несколько сотен человек сидели, сложив ноги, на земле вокруг сцены, и Генри впечатлило, в каком точном порядке они расселись – ровной спиралью, сужающейся к центру. Очевидно, у каждого здесь было свое место, и скоро Генри заметил кое-что еще: мужчины сидели ближе к сцене, женщины и дети – у краев площади.
При виде всех этих людей Джетт остановился. Вид у него был такой жалкий, что Генри обогнал его и пошел к сцене первым, стараясь не наступать на края женских платьев, которые закрывали землю почти полностью. Ему хотелось разглядеть лица и глаза женщин, но те прятали их, сильнее натягивали платки, защищавшие от солнца. Да и местные дети были на удивление тихими, – судя по тем малышам, которых Генри видел в столице, детям положено бегать, играть и не слушаться родителей, но эти неподвижно сидели рядом с матерями и только провожали Генри серьезными, напряженными взглядами. Кажется, женщинам и детям тут полагалось соблюдать идеальный порядок: голоса, шумно обсуждавшие чужаков, принадлежали только мужчинам.
– А вот и они! – бодро сказал Освальд, вытягивая руку в сторону Генри. – Итак, разрешите представить важных героев представления, которое мы все вместе устроим! Генри, избранный Барсом, несмотря на дар уничтожать прикосновением! Ваш хромой друг Джетт, который, пока вы не виделись, успел стать хранителем ключа от всех дверей! Эдвард, сын короля, юноша с великолепным умом, который нам очень пригодится! И наконец, Роза, дочь дворцового управляющего, одна из первых, кто освоил дар и научился им пользоваться! Поприветствуйте!
Все захлопали, глядя на гостей так внимательно, что до Генри окончательно дошло: это деревня воров и фокусников, профессиональных лжецов. Тех, кто всю жизнь обманывает других, непросто обмануть, поэтому Освальд и рассказал о Генри и его спутниках все как есть. Генри постарался дышать ровно, чтобы никто не увидел, как страшно ему стало. Он понял: Освальд не собирается врать и заговаривать зубы, он будет говорить чистую правду, а правда – оружие куда более опасное, чем ложь.
