Возможно, значительное внимание, обращенное именно на ирландское монашество, было результатом доминирования в этот период житий, написанных авторами из круга ирландского миссионера. Следует отметить, что жития Колумбана и других монахов из его когорты были не просто агиографическими сочинениями, тексты выступали в качестве инструмента, с помощь которого подчеркивалось значение ирландского монашества. Иными словами — перед нами примеры репрезентации, призванные заявить о своей роли в церковных делах Галлии VII в. Поэтому исследование представлений о власти, обнаруживаемых в житиях VII в., следует проводить, на наш взгляд, без жесткой привязки к широкому развитию монашества и монастырей.
Несмотря на большое количество важных выводов работы Н.Ф. Ускова, основным достаточно уязвимым аспектом его изыскания стало чрезмерное внимание к полемике с точкой зрения Ф. Принца, и недостаточное — к тому, какие последствия для нашего понимания раннесредневекового периода истории будет иметь развенчание тезиса об «ирландском монашестве». Ведь если представление о главенстве ирландских монахов в распространении монастырей развеивается, то непонятно, что делать с другим тезисом Ф. Принца о связи между ирландскими клириками, франкскими королями и их служителями на местах, и локальной знатью. Ирландские “peregrini” занимали в концепции немецкого исследователя важное место: они были группой людей, служившей посредниками между королевской властью и местной знатью, которая начала строить «частные монастыри» {173}.[34] Снимая вопрос о влиянии ирландских монахов на развитие монастырей, следует обратиться к вопросу о том, какое влияние появление последних оказало на организацию власти и на представления о ней. Кроме того, возникает вопрос — почему же на самом деле могло создаться впечатление о центральной роли ирландских “peregrini” для развития монашества в континентальной Европе, и было ли оно только ошибкой немецкого исследователя, или же объяснялось специфической точкой зрения, выраженной в источниках?
Рост значимости монастырей — ключевой момент для понимания равновесия сил между правителями, аристократами и представителями церковной иерархии, которое лежало в основе политики меровингской Галлии. Распространение монашества в этот период привело к тому, что с VIII в. обители оказались более значимыми по сравнению с предыдущими периодами: они стали не только центрами религиозной жизни, но и «точками притяжения», вокруг которых группировалась местная элита. Монастыри выступили в качестве опоры представителей короля и епископов в сельской округе{174}. Подобное положение — новое явление для Франкского королевства. Ведь в VI в. церковная организация большей частью состояла из городских общин верующих, возглавляемых епископами. Данные общины объединяли городские сословия, обладавшие привилегиями в Римской империи, а также людей, принадлежавших к обеспеченным слоям разного рода{175}.
Очевидно, монастыри были общинами совершенно другого рода, как правило, находились в сельской местности или в пригородах. Отсюда резонно предположить, что вокруг них выстраивались совершено другие социальные связи, нежели в городе. Жития Эдуэна Руанского и Элигия Нойонского, двух епископов, подвизавшихся в VII в., показывают — когда прелатам приходилось вести дела за пределами городов, им нужно было заново завоевывать авторитет у представителей местной знати, которые скептически относились к претензиям клириков, выступавших лидерами городских общин верующих{176}. В сельской местности иерархи меньше страдали от непредсказуемости предпочтений городского населения, ведь жители часто оказывали самое непосредственное влияние на выборы епископов. А монастыри, находившиеся в удалении от городов, были более независимы от них. Поэтому обители в сельской местности могли иметь двоякое значение: некоторые их них становились альтернативой власти епископов в результате действий местной знати, а некоторые претендовали на роль форпоста епископов в сельской окраине.
Как показали исследования, рост значимости монастырей нельзя объяснить, если пользоваться теми представлениями об иноческой жизни и святых обителях, которые были характерны для некоторых ученых в XX в. В частности, ситуация не прояснится, если рассматривать монастыри не в том особом европейском контексте, что сложился к VII в., а оценивать обители исключительно как общины аскетов. Иными словами, следовать по тупиковому пути многих историков, изучавших развитие Христианства и пользовавшихся для объяснения развития монашества примерами из восточного Средиземноморья{177}. Внезапный интерес к уходу от мира в пустынь — а именно так понималось обращение в монашество учеными, занимавшимися ранним христианством, — был странен для раннесредневековой Европы, уровень экономического и городского развития которой весьма отставал от урбанизированного Средиземноморья. Более позднее распространение монашества в западном Средиземноморье, как считают медиевисты, связано с затянувшейся христианизацией региона{178}. Поэтому Ф. Принцу и понадобилось ввести в картину развития монашества фактор «ирландского влияния», способный объяснить, почему в позднемеровингский период обители «вдруг» начали учреждаться в массовом порядке. Отход от концепции Ф. Принца и доказательство незначительности ирландского влияния (которые можно найти в монографим Н.Ф. Ускова) ставят вопрос о причинах развития монастырей в позднемеровингской период.
Для понимания механизмов распространения монашества в Раннем Средневековье и уяснения его влияния на изменения в представлениях о власти следует сделать небольшой экскурс в Позднюю Античность. Историю аскетизма традиционно начинают с Египта, где за пределами оазисов Нила с начала IV в. стали возникать отдельные общины монахов (буквально, «одиночек»), ушедших от мира и живших по своим законам. Уже через столетие слава о египетских монахах распространилась по всей Римской империи{179}. Традиционно считается, что св. Антоний был первым монахом-анахоретом, св. Пахомий, вслед за ним, способствовал развитию жизни в монашеских общинах. Однако эта упрощенная история возникновения монашества не подтверждается источниками. Считалось, что ценности иноческого образа жизни вытекают из существа самой христианской религии, и поэтому распространение монашества было естественным для Поздней Античности процессом. Однако есть исследователи, которые отмечают важный момент: когда люди из богатых и знатных слоев общества вступали в монашеские общины, то привносили в них свои представления о том, как
