peux pas ovrir la porte de la chambre vingt deux… Oui, du dedans. Merci…[185]
— Браво! Браво! — от оглушительных воплей публики, казалось, вот-вот рухнет плафон с летящими фигурами Шагала. Шквал аплодисментов бушующим валом накрыл оркестр и артистов, вышедших на поклон в третий раз. Борис, придерживавший руку Анны, сделал неуловимое движение, подталкивая приму вперед, и она, взмахнув изящно кистями, присела в глубоком реверансе. Служительница несла ей белые розы — которые и букетом трудно было назвать — творение лучшего флориста отеля Georges V. Несомненно, от Франсуа. Она прижала цветы к груди и подняла украшенную крохотными фиалками головку к ложам первого яруса. Да, конечно, вот и он. Кричит вместе со всеми: «Браво!» и не отрывает от нее горящего взгляда. Она узнала этот взгляд, полный любви и гордости — до него, герцога Альба, только один мужчина смотрел на нее так — Антон Ланской. Анна ощутила, как колоколом забилось ее сердце. Она подняла руку и помахала Франсуа, а он в ответ прижал ладонь к губам, а потом приложил ее к левой стороне груди.
Занавес, шелестя алыми волнами, скрыл танцовщиков от восторженных глаз публики. Служительница выскочила из-за кулис и поспешила к Анне, протягивая руку к розам — сейчас она должна вновь выйти на поклон, уже из-за закрытого занавеса, и цветы полагалось отдать, но Анна сделала протестующий жест — нет, она ни за что не расстанется с этим символом его любви. Пусть видит, как он дорог ей. Борис — Колен[186] потянул ее к выходу на авансцену — другая служительница уже чуть отодвинула тяжелый бархат:
— Готова? — Борис довольно улыбался. — Ты чудо, подруга!
— Ты великий танцовщик, Боренька, — Анна улыбнулась ему в ответ. — Спасибо тебе!
— Всегда пожалуйста, — с этими словами он вывел ее на авансцену. И вновь зал Опера де Пари взорвался приветствиями русскому балету… И вот, на пике этой оглушительной волны, занавес медленно распахнулся, явив публике замерший в ожидании кордебалет и — серьезного до чрезвычайности директора Жоэля. Властным жестом он заставил аплодисменты смолкнуть. Заинтригованная публика не могла оторвать глаз от сцены, а сердце Анны бешено заколотилось — подобное антре могло означать только одно. Звукорежиссер вынес на сцену микрофон. Директор откашлялся и произнес:
— По предложению Аурелии Дюпон, директрисы балетной труппы Парижской Оперы, я, Николя Жоэль, директор Парижской оперы, счастлив, провозглашая Анну Королеву новой этуалью Национальной Парижской Оперы после исполнения ею партии Лизы в балете «La Fille mal gardee» на музыку Луи Жозефа Фердинанда Герольда, на сцене Опер
…Ах, если б не тягостные мысли о пропавшей дочери Антона! Они оставили Анну на два часа, пока она была на сцене. Ее сердце взмыло ввысь — не могло быть минуты большего торжества, чем та, когда ее, девочку из провинциального уральского города провозгласили — a ete nommee[187] — этуалью, возведя в высший ранг балетного искусства. Ее глаза сияли, словно звезды, директор нежно обнял ее, Борис же подхватил на руки и закружил по сцене. Но стоило ей закрыть за собой дверь гримерки, как на сердце вновь опустилась гнетущая печаль, и ощущение триумфа испарилось, словно не стояла она только что на авансцене, осыпаемая цветами — а, напротив, ее безжалостно освистали оплаченные завистниками claqueurs[188]…
После исчезновения пейнеты похитители больше не давали о себе знать, ей никто не звонил, и Анну охватывало отчаяние. Она попыталась позвонить по телефону из «черного списка» — разумеется, ей никто не ответил, кроме механического голоса «Le numero n’est pas en servis»[189]. Что ж она наделала… Вот так просто, своими руками, отдала гребень! Надо было требовать гарантий, личной передачи пейнеты похитителям девочки. Франсуа утешал ее, как мог, но без особого успеха…
…В дверь гримерки постучали: — Войдите, — Анна поплотнее запахнула на себе шелковое кимоно. В комнату заглянул Борис. Его лицо блестело от крема, которым он только что снимал грим. — Привет. Ну, ты как?
— Отхожу, — чуть улыбнулась Анна, оттирая губкой слой тонального крема.
— Ты наступила мне на ногу в коде, — он устраивался в кресле поудобнее.
— Не ври! — Анна замахнулась на него пуховкой.
— Ладно, ладно, не наступала… Я не успел еще поблагодарить тебя.
— За что? — Анна взглянула на его отражение в зеркале.
— Это ведь ты замолвила за меня слово? Поэтому Дирекция Оперы меня пригласила?
Борис, разумеется, был прав, но Анне было некогда выслушивать его излияния. Ее ждали Жики и Франсуа.
— Боренька, какая разница? Ты гениален, об этом знает весь балетный мир. Наши имена давно связаны друг с другом. Поэтому твое приглашение было очень логичным.
— Разумеется, — самодовольно улыбнулся Левицкий. — Но все же… Спасибо, красавица.
Красавица? Ого! Анна удивленно вздернула брови — до сих пор Левицкий был не особо щедр на подобные комплименты. Кроме благодарности, на которую, кстати, премьер обычно скупился, здесь явно было что-то еще. Не иначе Бореньке что-то нужно.
— Ты нормально устроился? — спросила она, вспомнив, что Борис все никак не мог снять приличную квартиру — чтоб за вменяемые деньги, да и к Гарнье поближе.
