Пересмешник

сельскохозяйственных полях. После Девятой модели роботов больше не делали. Ни одного.

У Боба есть привычка, когда он думает, ерошить пальцами свои черные курчавые волосы. Это очень человеческий жест. Я никогда у роботов такого не видела. И еще он иногда насвистывает.

Однажды Боб сказал мне, что помнит обрывок стихотворения из стертой памяти своего мозга, вот такой: «Мне кажется, я знаю, чей огромный что-то…» Но он не помнит, что огромное. Слово вроде «сон» или «дом». Иногда он произносит это так:

– Мне кажется, я знаю, чей огромный сон…

Но у него нет чувства, что это правильно.

Я спросила, почему он считает себя не таким, как другие роботы Девятой модели. Боб ответил, что, насколько он знает, больше ни у кого из них не было этих «воспоминаний». И добавил: «Я – единственный черный». Больше ничего говорить не стал.

В тот вечер на кухне, когда за окном шел снег и Боб куда-то ушел мыслями, я вернула его назад вопросом:

– Так все «совершенство» мыслебусов в том, что они сами себя ремонтируют?

– Нет, – ответил Боб и провел пальцами по волосам. – Нет.

Но вместо того чтобы объяснить, как на самом деле, он попросил:

– Дай мне сигарету с марихуаной, а, Мэри?

Он всегда зовет меня «Мэри», а не «Мэри Лу».

– Ладно, – сказала я, – но разве травка действует на роботов?

– Просто принеси, – ответил Боб.

Я принесла косяк из коробки в моей спальне. Это мягкий сорт, называется «Невада», их приносят два раза в неделю вместе с искусственным молоком и синтетическими яйцами всем людям в нашем доме. У этих людей, как у большинства, желтая кредитная карточка. Я говорю «людям», потому что Боб тут единственный робот. Он ездит на работу на мыслебусе и отсутствует шесть часов ежедневно. Большую часть этого времени я читаю книги или древние журналы на микропленках. Боб приносит мне с работы книги почти каждый день. Из архивного здания еще старше того, в котором жили мы с Полом. И еще он принес мне проектор для микропленок, после того как я спросила, бывает ли еще что-нибудь для чтения, кроме книг. Боб умеет быть очень заботливым, хотя, если подумать, я подозреваю, что все роботы запрограммированы так: чтобы помогать людям.

Я точно уклонилась от моей задачи зафиксировать свою жизнь. Может, у меня тоже развивается деменция – как у Боба.

Нет, неправда. Просто это так увлекательно – снова фиксировать мою жизнь. До тех пор мне было ужасно скучно. Так скучно, как после смерти Саймона в Нью-Мексико, как в зоопарке Бронкса до того, как Пол меня нашел, такой простой, такой детски трогательный…

Мне надо перестать думать про Пола.

Я принесла Бобу его косяк, он закурил и глубоко затянулся. Потом, просто чтобы поддержать разговор, спросил:

– Ты правда совсем не куришь? И не принимаешь таблетки?

– Да, – ответила я. – Мне от них плохо, физически плохо. И вообще мне не нравится сама идея кайфа. Я предпочитаю ясное сознание.

– Да, оно у тебя такое. Я тебе завидую.

– Ты мне? Я человек, я подвержена болезням, и старости, и переломам костей…

Он меня как будто не слышал.

– Я запрограммирован ясно и четко воспринимать мир двадцать три часа в сутки. Только в последние десять лет, когда позволил себе думать о своих снах, о моей бывшей личности, о ее стертых переживаниях и чувствах, я научился… расслабляться и блуждать мыслями. – Он снова затянулся. – Мне никогда не нравилось ясное сознание. И точно не нравится сейчас.

Я с минуту думала о его словах.

– Вряд ли марихуана действует на металлический мозг. Почему ты не попробуешь запрограммировать себе кайф? Ты ведь можешь изменить в себе какие-нибудь микросхемы и почувствовать эйфорию или опьянение?

– Я пробовал. Еще в Дирборне. И потом, когда правительство назначило меня проректором этого горе-университета. Во второй раз я старался сильнее, чем в первый, потому что меня взбесила здешняя пародия на образование: учить ничему студентов, которые приехали учиться ничему, какой-то погруженности во внутренний мир. Но я не смог захмелеть. Только заработал похмелье.

Боб встал, подошел к окну и некоторое время смотрел на снег. Я сняла яйца с плиты и начала их очищать.

Наконец он заговорил снова:

– Может, я так разозлился из-за погребенных в мозгу воспоминаний о классическом образовании. А может, потому, что меня и впрямь выучили моей работе. Я знаю и понимаю инженерное дело. Никто из моих студентов не знает законов термодинамики, векторного анализа, стереометрии или статистики. Я знаю все эти дисциплины и многие другие. Это не магнитные воспоминания, встроенные в мою память. Я их учил, вновь и вновь проигрывая библиотечные кассеты, так же как все остальные роботы Девятой модели, в Кливленде. И я учился на детектора… – Он тряхнул головой и повернулся от окна ко мне. – Но все это больше не имеет никакого значения. Твой отец был прав. Функционирующих