– Домашний? – переспросил я.

Беласко снова затряс головой и улыбнулся:

– Слушай, ты, что ли, ничего не знаешь, кроме того, чему учат в школе? Домашний зверь – это друг. Он живет у тебя дома.

«Конечно», – подумал я. Как Роберто, Консуэла и их пес Барбоска. Барбоска был домашним зверем Роберто и Консуэлы. И в книжке говорилось: «Роберто – друг Консуэлы». Друг – это тот, с кем тебе хочется видеться чаще, чем с другими. Получается, животное тоже может быть другом.

Мне хотелось потрогать кошку, но я боялся.

– У нее есть имя?

– Нет, – ответил Беласко, подошел и сел на краешек моей кровати. Говорил он по-прежнему почти шепотом. – Нет. Я просто зову ее «кошка».

Он вытащил из кармана косячок и сунул в рот. Рукава его тюремной куртки были закатаны, и я видел у него на обеих руках, сразу над браслетами, рисунки, как будто напечатанные синей краской. На правой было сердце, на левой – силуэт голой женщины.

Беласко закурил:

– Если хочешь, можешь дать кошке имя.

– То есть я могу придумать, как ее называть?

– Ага.

Он протянул мне косячок. Я взял его почти запросто – хотя знал, что курить одну сигарету незаконно, – затянулся и вернул Беласко.

Потом я выдохнул дым и сказал:

– Ладно. Кошку будут звать Барбоска.

Беласко улыбнулся:

– Ладно. Ей давно было нужно имя. Теперь вот есть. – Он глянул на кошку, которая медленно прохаживалась, изучая камеру. – Верно, Барбоска?

«Бентли, Беласко и их кошка Барбоска», – подумал я.

День сто пятый

Думаю, тюремные корпуса – самые древние здания, какие мне доводилось видеть. Их пять, они выстроены из каменных блоков и покрашены зеленой краской, окна грязные и зарешеченные. Я бывал в двух – в спальном корпусе, где живу, и на обувной фабрике, где работаю по утрам. Что в трех других – не знаю. Один стоит чуть в стороне от других и выглядит еще более старым. Окна заколочены, как у летнего домика в «Ангеле на веревочке» с Глорией Свенсон. Во время послеобеденной прогулки я подходил к этому корпусу поближе, чтобы его разглядеть. Оно сплошь заросло влажным мхом, а его большие металлические двери всегда заперты.

Вся территория обнесена очень высокой двойной изгородью из металлической сетки. Когда-то она была покрашена в красный цвет, но выцвела до розовой. В ней есть ворота, через которые нас водят на поле. Рядом с этими воротами всегда дежурит охрана – четыре робота-недоумка. Когда мы проходим, они всегда проверяют металлические браслеты у нас на руках.

Когда мне выдавали тюремную робу, смотритель тюрьмы – здоровенный робот Шестой модели – провел пятиминутный инструктаж. В частности, он объяснил, что если заключенный попытается сбежать – если его браслеты не деактивируют на выходе, – то они раскалятся и, если он сразу не вернется к воротам, пережгут ему запястья.

Браслеты тонкие и тугие; он сделаны из очень прочного тускло-серебристого металла. Не знаю, как их надевают. Когда я очнулся в тюрьме, они уже были у меня на руках.

* * *

Наверное, приближается зима, потому что снаружи холодно. Однако солнце по-прежнему светит, и поле, на котором мы работаем, прогревается. Земля у меня под ногами, когда я удобряю гнусные растения, теплая, а вот остальному телу зябко. Идиотская музыка не смолкает ни на минуту, поломок больше не было, а роботы все смотрят и смотрят. Все как во сне.

День сто шестнадцатый

Одиннадцать дней как я ничего не писал про мою жизнь. Я бы потерял им счет, если бы каждый день после ужина не ставил карандашом метку на обоях. Метки я рисую под большим телеэкраном, который занимает почти всю дальнюю стену камеры. Мое кресло привинчено к полу лицом к экрану, так что я вижу свои метки, когда поднимаю взгляд от бумаги, на которой пишу, подложив на колени доску. Они похожи на рисунок из аккуратных серых полосок на стене, под телевизором.

Мне разонравилось писать. Иногда я чувствую, что если не буду читать книги или смотреть немые фильмы, то разучусь читать и утрачу желание вести дневник.

С той первой ночи Беласко больше не приходил. Наверное, компьютер с тех пор не забывал запирать двери на ночь. Сделав метку на стене, я всегда проверяю дверь, и она всегда заперта.

Я уже не думаю о Мэри Лу постоянно, как раньше. Я вообще меньше думаю. Принимаю сопоры, выкуриваю косячки, смотрю эротические фантазии и фантазии о смерти на трехмерном телеэкране и ложусь спать пораньше.

Одни и те же программы повторяются каждые восемь-девять дней. Вместо них я могу смотреть программы самоусовершенствования и перевоспитания с

Вы читаете Пересмешник
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату