– Как-то никогда не задумывалась об этом, – легкомысленно отмахнулась я.
– Мне бы очень хотелось написать ваш портрет, миссис Эймс, если вы, конечно, согласны.
Я колебалась, не зная, что и ответить. Беседа принимала совсем не тот оборот, на какой я рассчитывала. Однако, судя по всему, мой ответ был крайне для него важен, и я подумала, что неправильно с ходу отвергать это его предложение, особенно с учетом того, что я все же надеялась получить от него больше информации в будущем.
– Очень любезно с вашей стороны. Я должна подумать.
– Я не возьму с вас денег за этот портрет. Просто очень давно не встречал человека, которого бы мне так хотелось написать.
– О, я буду счастлива заплатить вам за него, – поспешила заверить его я. – Вот только не знаю, есть ли у меня подходящее платье для позирования.
Он покачал головой:
– В том нет необходимости. Я бы предпочел написать вас обнаженной.
Брови у меня так и полезли на лоб.
– Простите?
– Обнаженной, – без колебаний повторил мистер Уинтерс. – По тому, как сидит на вас платье, сразу видно, что у вас просто безупречная фигура. – Он произнес это так искренне, с такой прямолинейной убежденностью, что я растерялась и не знала, что ответить. Я даже толком не понимала, польщена ли или оскорблена. Я знала, что натурщицы у художников, как правило, позируют обнаженными, но прекрасно понимала, что это вовсе не является de rigueur[4] условием у светских женщин. При этом у меня не возникло ощущения, что он делает какое-то неприличное предложение. Словом, я совсем запуталась и не знала, как реагировать и что ответить.
Мистер Уинтерс совершенно не замечал моего смущения. Шагнул ближе и теперь бесцеремонно обшаривал меня взглядом с головы до пят. Я чувствовала себя куском мяса на рынке.
Вот он поднес руку к моему лицу. Она зависла в каком-то дюйме от него.
– Вы позволите?
Не дожидаясь ответа, он нежно взял меня за подбородок и повернул голову чуть в сторону.
– Да, изумительные линии. Ваши черты лица – само совершенство.
– Спасибо, – ответила я. Просто не нашлась, что еще сказать. Я не только потеряла нити разговора – теперь они беспомощно трепыхались на ветру, и не было надежды вернуть их на место.
Похоже, он не замечал моего смятения, лишь все сильнее распалялся. Отошел на шаг и продолжил оглядывать меня с ног до головы, а я почему-то не могла вымолвить ни слова. Словно превратилась из личности в некий неодушевленный объект.
– Так, давайте теперь прикинем, где я мог бы вас писать. Если бы сейчас было лето, то, несомненно, в саду. Но, думаю, и оранжерея прекрасно подойдет. И световые блики будут так эффектно играть на вашей чудесной алебастровой коже. Ну и, разумеется, ваши глаза превосходно оттенит яркий солнечный свет.
– Спасибо, – снова пробормотала я в надежде как-то прервать этот разговор. – Но, боюсь, мне надо хорошо подумать над этим вашим предложением.
Похоже, мои слова вернули его от художнических грез к реальности.
– Что? Ах да. Ну, конечно. И все же надеюсь, вы согласитесь. Уверен, что вашему мужу понравится портрет.
Я была уверена, что Майло ничуть не возражает против обнаженной натуры, будь то портрет какой-то неизвестной женщины или мой. Но я не собиралась позировать голой в какой-то удаленной от всех строений оранжерее наедине с мужчиной, который мог оказаться убийцей.
– Я… Я дам вам знать, – сказала я и собралась уходить.
– Ладно. Но надеюсь, вы хорошенько подумаете и согласитесь.
Он развернулся спиной ко мне и лицом к портрету Изабель Ван Аллен, и я почувствовала себя отвергнутой.
Впрочем, я не считала, что мне на данном этапе удалось бы получить больше информации от Гаррета Уинтерса. Он все-таки умудрился от меня отделаться. Торопливо шагая по длинной галерее, я уже начала думать, что то было его намерением с самого начала.
На данный момент я была сыта по горло всеми этими разговорами и пошла в свою комнату почитать. Винельды там не оказалось, и я обрадовалась возможности побыть одной. Уселась в кресло у камина и взяла роман «Жертва зимы».
Признаться, я не слишком рассчитывала на то, что эта книга раскроет сколько-нибудь важные секреты. Читать ее было занимательно, но до сих пор я не обнаружила ничего, что могло бы оказаться полезным. Утонченность ума явно не являлась сильной стороной Изабель Ван Аллен, и пока я не видела секретов, скрытых под поверхностью ее трагического произведения.
Все было как-то слишком прямолинейно. Изабель весьма вольно обращалась с фактами, хотя описание героев оказалось весьма точным, и я с легкостью узнавала в них уже знакомых мне людей.
