– Капи…тан… Переходим… на шаг…
Я даже не узнал свой голос. Это кто-то свистел рядом с моим ухом – слабый и безвольный.
Трусца привела к тому, что мы стали передвигаться зигзагами. Мазурин выплеснул остатки сил на немца, и, оглянувшись, я увидел, как он, уже не попадая в символически расчищенное мной пространство – раздвинутые в стороны стебли, уходит то вправо, то влево, втрое усложняя свой путь.
Прихватив за руку, я уже шагом повел его за собой. Голова его была опущена, «ТТ» болтался в опущенной руке, и я удивлялся, где он находит силы его не бросить.
– Чертово колесо, капитан…
– Что? – буркнул он, не поднимая головы.
– Чертово колесо… В условиях плохой видимости и когда нет визуальных ориентиров, человек идет по кругу. Он уходит влево…
– Ерунду говоришь…
Опять на «ты». Оставляет, оставляет мужество моего подельника…
– Правой ногой человек делает шаг больший, чем левой. Мы прошли около километра… И я не удивлюсь, если скоро мы выйдем к водокачке.
Как писал в конце каждой своей теоремы Евклид – «что и требовалось доказать».
– Касардин, перестаньте меня нервировать. Скоро мы выйдем в лес!.. Я видел с башни рощу, метров через пятьсот мы в нее упремся…
– Откуда они взялись?!
Двое немцев лежали у первых же берез. Они даже не успели найти руками оружие. Получив три пули в упор, один из них, светловолосый мальчуган, упал спиной на березу, да так и сполз, пачкая бересту красным. Можно сказать, погиб он при исполнении воинского долга – сжимая в руках катушку с кабелем. Второй, грузный ефрейтор, никак не хотел умирать. Ему казалось это глупостью. Изрешеченный пулями, он полз в рощу, волоча за собой простреленную в колене ногу. Я не понимаю, отчего он не впал в болевой шок – с ранением колена меньше всего хочется куда-то ползти. Хотя не мы ли с Мазуриным только что пробежали кросс, голодая перед этим пять суток кряду?
– Я всего лишь телефонист… Взвод связи пехотного полка… – гитлеровец бормотал этот бред, предполагая, что это изменит дело, и полз в рощу…
Мазурин доковылял до светловолосого и, кувыркая его тело, снимал с него винтовку и ремень.
Я шел на немца. Вспомнив, что «парабеллум» пуст, отбросил его в сторону и, наклонившись, вытянул из обмоток нож.
– Я выполнял приказ… за всю войну – ни одного выстрела, клянусь Господом!..
– Нам нужно торопиться, доктор, – напомнил Мазурин. Он шуршал какой-то фольгой, рвал какую-то материю, звенел металлом. Если все звуки эти не упорядочивать, а смешать, то в этом шуме можно безошибочно угадать обыск.
– Где еще поблизости находятся немецкие солдаты? – спросил я.
– Вы меня убьете?
– Да.
– Боже правый!.. Я не сделал ничего плохого!.. Меня призвали на войну, но я против нее!.. Я выращивал картофель и жал лен!..
Невероятно, как мил становится солдат вермахта, когда у него прострелено колено.
Добравшись до него, я придавил ефрейтора коленом.
– Где поблизости немецкие солдаты?
– Вы убьете меня?
– Да.
– Я вам скажу, но только оставьте мне жизнь!.. Вон там, – он выбросил вправо руку, – в пятистах метрах, двое из взвода, и там, – он убрал окровавленную руку и махнул влево, – еще двое…
Пока я, как дура сова, смотрел без какой бы то ни было необходимости влево, правой рукой он с лязгом выхватил нож.
Мой вошел ему под кадык, как в масло. Чтобы не стать жертвой агонии, я прижал его руку с ножом другим коленом.
– Не хотел бы я оказаться на вашем операционном столе, Касардин.
Поднявшись, я забрал нож из зашедшейся в треморе ладони немца и спрятал в обмотки. Нож обершутце СС остался в ефрейторе-связисте. Потянуло чем-то вкусным, и я повернул голову. Рядом со мной с винтовкой на плече стоял Мазурин и ел шоколад. Он протягивал мне непочатую плитку.
Мои руки дрожали, когда я ее разворачивал. Чувство голода и полный рот слюны торопили меня, я видел перед собой только этот шоколад…
Я с хрустом откусывал от плитки, ловя крошки с ловкостью кошки, жадно жевал и смотрел, как Мазурин выворачивает ранец и карманы ефрейтора. Сочтя находку ценной, он забрасывал ее в солдатский ранец. Минута – столько мы были на поляне. Или – четверть часа. Среднего я не видел. Все пролетело как во сне, и в то же время мне чудилось, что вот-вот распахнется кукурузный занавес и на сцене этого театра появятся эсэсовцы…
– Что это такое?
– Тушеная говядина – быстрее, капитан.
Я поднял винтовку ефрейтора. Освободил труп от ремня с подсумками, и мы двинулись в лес.
– Три банки тушенки, две пачки сигарет, спички и плитка шоколада. Шесть обойм к винтовкам и два ножа – вот то, на что мы в ближайшее время можем рассчитывать, Касардин… – Чекист бежал рядом со мной, мы обегали разные деревья. Повязка с глаза его сбилась, он выглядел свирепым пиратом, бежавшим от командора флота ее величества. Или на буйнопомешанного. Разница если и была, то не очевидна.
– Полчаса назад мы имели только ветхие души… – задыхаясь, пробормотал я.
– Касардин, я давно хочу у вас спросить…
– Сейчас самое время.
Роща заканчивалась. Остановившись на опушке и присев, мы осмотрелись. Немцы могли тянуть кабель в каком угодно направлении. Судя по их последним намерениям, они обосновываются здесь надолго, то есть навсегда. Со свойственной им педантичностью они, не успели затихнуть пожары, тут же принялись прокладывать коммуникации – вода, связь… Куда они могут потянуть провод – одним им известно. Поэтому встреча нежданная и ненужная могла случиться в любой момент.
– Кажется, тихо…
Кукурузы больше не было. Меж двумя рощами, которые даже колками не назовешь – настолько велики были массивы, желтела рожь.
Где-то сзади, в тысяче метрах, не более, раздались автоматные очереди. Еще неделю назад я не расслышал бы их в грохоте пушек. Но сейчас Умань и Зеленая Брама жили жизнью тихой, плененной – смиренной, почти неживой. И клекот «шмайссеров» мог означать только одно: немцы нашли-таки фельдфебеля – любителя читать письма с родины рядом с русскими военнопленными – и унтера. И сейчас в бешенстве простреливают пространство. Кукурузное поле для нас – как броня – оно сожрет все пули. Да и километр – слишком большое расстояние для автомата…
– Нас вычислили.
– Не нас, а трупы своих, – поправил я Мазурина. – Вот так у вас в НКВД и случаются промахи. Пойдемте скорей через поле. Здесь метров триста. Если повезет, мы преодолеем их быстрее, чем немцы пробегут километр… Так о чем вы хотели меня спросить? – поинтересовался я, когда от леса до леса было равное расстояние, а стегающие удары колосьев стали раздражать до такой степени, что хотелось раздеться и расчесать все тело.
Мазурин считал более важным достигнуть леса. И уже там поболтать о пустяках…
На бегу я расстегнул трясущийся на спине капитана ранец, погрузил руку по локоть и вынул спички и какой-то журнал. До леса оставалось метров двадцать. Сунув коробок в зубы, я оглянулся и, не теряя времени, распахнул журнал на середине. Две голые бессовестные девки, давя меня своим нескрываемым желанием, улыбались и звали. Вырвав лист, потом еще, еще, я стал комкать их в комок.
– Если вы в туалет собрались, доктор, то сейчас не лучшее для этого время. А если просто отодрали этих телок…
Рожь закончилась, и я рухнул коленями на землю. Через секунду в руках моих горели девочки. Эти суки были настолько бессердечны и бесчувственны, что, даже сгорая, они улыбались. Я прихватил огнем рожь, она мгновенно занялась. Прошагал несколько шагов – и снова прислонил горящий комок к колосьям. Хлеб горел, потрескивая – огонь, словно почти сошедший с ума от голода вместе со мной, пожирал колосья, не жуя…
– Немцы… – прошептал над моей головой Мазурин и тут же присел.
Я поднял голову. На опушку леса, который мы покинули, как из небытия, выбегали из-за деревьев солдаты…
Сколько их? десять? двадцать?.. Уже неважно.
– Уходим, уходим, доктор!.. – взмолился Мазурин.
Я швырнул комок в сторону. Уже не было смысла хорониться – наше присутствие стало достоянием эсэсовцев. Здесь не было кукурузных джунглей, и триста метров для автомата – любимое расстояние.
Нырнув в поднявшуюся волну дыма, я вклинился в лес и тут же, следуя примеру Мазурина, свернул налево. Мы бежали параллельно горящему ржаному полю…
Несколько пуль просвистели, но не их я боялся. Свою пулю не услышишь, а та, что свистит, – не твоя. Еще свист – и на голову мою упала березовая веточка. Скорее всего ее просто сбило рикошетом. Не очень хорошая примета. За спиной заработал пулемет. Суки… Охота же было кому-то тащить…
– Вы хотя бы приблизительно представляете, где мы сейчас находимся? – полюбопытствовал чекист.
