…Сколько мгновений минуло, когда за вошедшим в кабинет Кирова сморчком закрылась дверь и ее открыл я? Одно? Два?..
То, что предстало перед нашими с Яшкой глазами, едва не ввело меня в ступор.
Совершенно обнаженная женщина лежала на покрытом простыней диване, широко раздвинув ноги и запрокинув назад голову.
Сколько минуло мгновений, когда за вошедшим в свой кабинет Кировым туда вошел Николаев? Пять мгновений, семь?
Я спрашиваю, потому что плохо представляю, как за эти семь секунд можно дойти до дивана, вынуть член и вставить его в женщину.
Но между тем так и было. Член вождя ленинградских коммунистов был погружен во влагалище зашедшейся в истоме женщины, и я, кажется, даже слышал стон. Они были так возбуждены и находились в таком предвкушении, что не заметили появления ни сморчка, ни нас.
На голове Кирова красовалась фуражка, он имел женщину, не снимая ее. Голова вождя закрывала лицо партнерши, я видел лишь рыжеватые, отливающие золотом волосы, раскиданные по валику дивана.
– Сука… – прохрипел сморчок, вынимая руку из кармана.
Киров не видел его, а он не видел нас…
– Портовая блядь!.. – Сморчок вскинул руку, и только сейчас я обратил внимание, что он вооружен.
– Леня!.. – крик этот разрезал спертую тишину погруженного в соитие кабинета. – Идиот!..
И следом раздался оглушительный выстрел.
Давясь криком, но воя, а не крича, женщина выбралась из-под любовника, и на какое-то мгновение я увидел ее красивые, широко расставленные ноги. Треугольник волос и тронутое совокуплением влагалище – все выглядело ирреально, чудовищно…
Киров после удара пули клюнул носом и тотчас повалился вперед. Когда женщина закричала, увидев мужчину, которого назвала по имени, она оттолкнула от себя грузное тело любвеобильного вождя.
– Что ты наделал, скотина… – шептала женщина, опускаясь на колени перед Кировым. – Ты погубил нас…
Только сейчас я пришел в себя и вспомнил, что в руках у сморчка револьвер и что он продолжает держать его в руке, моргая и ища безумным взглядом новую жертву.
– Я отомстил… – пробормотал сморчок. Роста в нем было около полутора метров, он был ниже меня на голову, и этот вскрик с придыханием показался мне воплем, предвещающим викторию. – Я отомстил!! – заорал он и вскинул руку уже уверенно.
Если бы не Яшка, вторая пуля или убила бы женщину, или добавила в Сергее Мироныче еще одно отверстие. Стоя рядом, придурок Яша, вместо того чтобы отнимать оружие, поднял руку и толкнул сморчка локтем. Словно нечаянно толкнул, чтобы никто не заметил.
Выстрел грохнул, и пуля, раскалывая стоящую на столе лампу, впилась в стену…
Наконец-то я слышал что-то еще, помимо грохота и разговора в кабинете: снаружи послышались отрывистые крики, похожие на лай, и кабинет наполнился людьми…
Почему не брали нас, а брали сморчка?..
Он уже поднес наган к голове, когда кто-то, изловчившись, швырнул в него отвертку.
Отвертку… При чем здесь отвертка?..
Нас не брали, потому что с момента нашего захода в кабинет прошло не более двух секунд…
Отвертка попала в бровь сморчку, он нажал на спуск. Но пуля прошла мимо головы. Выбив из потолка пригоршню извести, она посыпалась на его голову пеплом…
Я находился в нокдауне.
Какие-то люди закричали мне: «Помоги поднять и перенести!..» – и я наконец-то вспомнил, что врач.
– Его нужно вытащить в коридор! – рявкнул кто-то над моим ухом.
– Зачем, на стол!.. – воспротивился кто-то, но снова послышался рык:
– Я сказал – коридор!..
Ничего более ненормального я еще не видел. Мертвого Кирова вытащили за ноги в коридор – уже в пустой коридор, я видел, что лавочки сиротливо жмутся к стенам.
Да так и оставили. И народ снова стал заполнять третий этаж…
– Спрячьте эту суку!.. – скомандовал уже знакомый голос. – Отойди от него!..
– Я врач.
– Врач?! Так делай свое дело!..
Нечего уже было делать.
Не нужно быть хирургом, достаточно быть педиатром, чтобы понять – это конец. Пуля поразила Кирова в основание черепа.
Я приложил пальцы к сонной артерии. Пульс стремительной нитью я чувствовал, но понимал – еще минута, и он прервется. Сидящий на полу, я словно оказался в стаде овец. Меня толкали, грудились вокруг, я слышал бессмысленные выкрики.
Кирова нельзя было транспортировать. Пульса у него не было, сердце еще живет, но уже не работает. Это первый закон медицины – такому больному нужно делать операцию здесь и прямо сейчас. На это есть несколько минут. Шансы – десять против девяноста. Конечно, переместить его следовало немедленно, но на операционный стол. Однако я не слышал, чтобы в Смольном такие были, а речи о больнице пока не шло. Нужно было что-то делать, и за меня решили партийные товарищи.
– Понесли его в кабинет, товарищи! – призвал кто-то, я попытался было открыть рот, но меня никто не слушал.
– Яша, уходи, – шепнул я.
– Чему они так радуются? – спросил Мазурин, морща бровь над своим правым глазом.
– Бутылке коньяка. Немец говорит, что эту бутылку дал ему отец из своего винного погребка и велел распить в час победы.
– Они уже кого-то победили?
– Этот вопрос и был задан, Мазурин… Ответ прозвучал так: «Москва будет взята через две недели, а сегодня выпить за взятие Москвы не есть неисполнение воли отца».
Некоторое время мы лежали молча. Я чувствовал, что чекист нервничает. Я понимал, о чем идет речь, он – нет. У меня было два глаза, у него – один.
– Что там за базар?.. – осведомился он, когда до нас донесся отрывистый, громкий разговор чуть подвыпивших мужчин.
Я прислушался.
– Один из них рассказывает, как расстрелял в упор русскую пушку с артиллеристами. Те не хотели отходить, а врага, сами знаете…
Чекист облизал губы.
– Что это они делают? Я слышу какой-то вой.
– Они выпили коньяк и теперь играют на губной гармошке и поют. Песню перевести?
– Не нужно…
– О чем-то вспоминаете?
– Я думаю над тем, – ответил Мазурин, – как один половой акт смог свести нас вместе, выбив мне при этом глаз. А все из-за этой сучки Мильды Драуле, жены Николаева! В конце двадцать пятого гадкая парочка Николаев – Драуле переезжает в Ленинград. Оба они первое время вынуждены мыкаться по углам без работы. Отутюженный самомнением и честолюбием карлик Николаев был подозрителен, мелочен и нервозен. Некоторое время это выставляло преграды на его пути. Физическим трудом, помимо налегания на Мильду, он заниматься не мог, постоянно болел, а чтобы болтать языком и добиться синекуры, необходимо хотя бы какое-то образование. И тогда Николаев вступает в партию. Его гонят взашей с одного места на другое, а Мильда тем временем устраивается в областном комитете партии. Именно там, за печатной машинкой, ее и приметил впервые Киров… Вождю нужно было что-то переписать, он готовился к работе, и Мильду прикрепили к нему машинисткой.
– И вскоре член вождя впервые проник в лоно исполнительной секретарши, – угадал я.
– Совершенно верно, – подтвердил Мазурин. – Сергей Миронович Киров был блядун высшей категории, менял женщин как перчатки. Должность вождя давала возможность иметь практически любую, и он этой возможностью пользовался ничтоже сумняшеся. Но на Мильду он запал не на шутку.
