Счастливы неимущие (Евангелие от Матвея)

пытается нас вытолкнуть, ну или как-то так, вот он одинок, один любит работать». Я не объяснил ему подробно это, потому что я сам еще тогда до конца решения не принял. Но я его предупредил, что кончится этим. После того как я приехал к нему после объявления, он счел, что я его не предупредил. Но я считал, что я его предупредил, только это было не подробно, и решения у меня не было принято окончательного, потому что мы летом договорились только. Помимо этого в логике российского бизнесмена, если вы с кем-то начинаете и если у вас есть долг, а у меня был долг перед ним, безусловно, то надо это обсудить до того, как это будет объявлено в прессе. А получилось, с его точки зрения, что я ему об этом не сказал. Хотя я считал, что я ему сказал, я его предупредил. Но он хотел… или мне так показалось, он мне впрямую не сказал. Он хотел, чтобы мы остались в РУСАЛе и чтобы мы, может быть, в дальнейшем, когда у него проблемы кончатся, чтобы он мог либо там работать, либо в Грузии бизнес какой-то делать. Но это только предположения.

В.: Господин Абрамович, вы сказали, что, когда вы были у Патаркацишвили в феврале, вы ему сказали, что вы продавали, потому что Олег пытался вас выпихнуть, вытеснить. Это ваши показания теперь?

О.: Я сказал, что это мое ощущение. В тот момент мы совершали сделку, если я правильно помню, с ЮКОСом. Это было второе слияние с ЮКОСом. И следующая сделка должна была быть уже большая. Это либо объединение с «Эксоном», либо объединение с «Шевроном». И вообще в тот момент мне казалось, что я все продам, от всего избавлюсь, у меня будут только акции в крупной западной нефтяной компании, и все на этом. То есть мне было достаточно. Я был губернатором, у меня будут акции западной нефтяной компании и… Не могу сказать, что я решил на пенсию выйти, но меньше уделять времени бизнесу.

В.: Но сегодня ранее, когда я спрашивал вас, как вы относились к позиции миноритарного акционера господина Дерипаски, вы сказали, что у вас были прекрасные отношения и что вам все равно было, останетесь ли вы там с 25 % или нет, что вас это не волновало и вы были довольны этим.

О.: Во-первых, я вам в динамике рассказываю это. Во-вторых, я и доволен, и в конце сделки я был очень доволен.

В.: Но если перейти к причинам, по которым, как вы утверждаете, господин Патаркацишвили был недоволен вами, расстроен. Вы, насколько я понимаю, утверждаете, что он расстроен был только потому, что вы решили уйти из алюминиевой отрасли, а он хотел, чтоб вы там оставались, в РУСАЛе. Это так?

О.: В основном да, ну да, наверно.

В.: То есть что мы здесь имеем? Мы имеем здесь человека… незадолго до этого вы заплатили этому человеку 1,3 миллиарда, чтобы прервать ваши отношения с ним. И вы теперь утверждаете, что вот 2 года прошло, и он ощущает, что у него есть право на вас сердиться, потому что вы не остались в каком-то бизнесе, в какой-то отрасли, в которой у него, по вашим словам, нет никакого интереса. Это ваши показания?

О.: Не мои показания. 1,3 миллиарда долларов никакого отношения не имеют к моим отношениям с Бадри и к РУСАЛу. Поэтому я не очень понимаю, каким образом вы это увязываете.

В.: Почему господин Патаркацишвили позволял себе на вас рассердиться за то, что вы уходили из отрасли? А вы утверждаете, что у него в этом бизнесе, в этой отрасли не было никаких долей, никаких интересов.

О.: Он на меня не рассердился. Мы сейчас о терминах спорим или пытаемся понять, что он сделал? Это не слово «рассердился». Был ли он доволен или он был недоволен? Настроение у него было с отрицательным знаком. Но сказать, что он на меня рассердился или мы поссорились, это не так.

Судья Элизабет Глостер: То есть вы хотите сказать, что он был расстроен? И вопрос господина Рабиновитца такой. Почему Бадри был расстроен тем, что вы уходили из бизнеса, в котором, как вы утверждаете, у Бадри не было никаких долей, акций, интересов?

О.: С моей точки зрения, он хотел вернуться в Россию и, может быть, работать с этой компанией. У меня еще было предположение, что он хотел, чтоб мы что-то с грузинскими бизнесменами и в Грузии что-то сделали. Но твердо сказать я не могу. Отчасти это правда — о том, что он был, ну он считал, что я его не в той форме предупредил. В российском бизнесе очень принято, что если вы кому-то должны и вы выходите из бизнеса, то надо сначала предупредить, рассчитаться, а потом уже делать следующее действие. Мне показалось, что я так и поступил, что я ему все объяснил до этого: что, вероятнее всего, мы закончим. Но он считал, что я недостаточно усилий к этому приложил. Это вопрос вкуса.

Г-н Рабиновитц: Господин Абрамович, если господин Патаркацишвили не имел никакой доли в РУСАЛе и никаких акций в РУСАЛе, как он мог хотеть, чтобы вы что-то там делали с Грузией, какой-то бизнес с Грузией? Как это могло быть?

О.: Я не понял, а в чем проблема? Почему он хотел, чтобы мы что-то делали? Потому что он жил в Грузии, ему интересно было с нами, он мне доверял.

В.: Но если у него не было никаких акций в РУСАЛе, он не мог влиять на то, как вел себя РУСАЛ и где он вел свой бизнес.

О.: Влиять он на это не мог, но сделать предложение — почему нет? А я не понимаю, в чем противоречие? У меня сегодня нет акций РУСАЛа, если я какую-нибудь интересную сделку предложу, если РУСАЛ это устроит, может быть, сделаем что-нибудь. Где противоречие здесь, я не понимаю?

В.: Давайте еще раз посмотрим на параграф 300 ваших свидетельских показаний. Вы говорите, что он был расстроен этим. Вы говорите: «Однако между нами не было никаких разногласий по вопросу о том, что он заработал свое вознаграждение за оказанное мне содействие в приобретении алюминиевых активов и что оно будет существенно больше минимальной цены в 115 миллионов долларов США, о которой мы договорились раньше». Это ссылка на договор о комиссионных, так? Который потом нотариально заверил господин Патаркацишвили, помните?

О.: Да.