нужно придавать объяснениям лиц, участвующим в процессе, объяснениям сторон. Это так, да?
О.: Да. Но это очень серьезное разногласие.
В.: Господин Маггс в своей книге отдельно указывает: «Устные объяснения сторон не даются под присягой и под угрозой привлечения к уголовной ответственности за дачу ложных показаний, но они рассматриваются как форма доказательства в суде, и суд должен соответствующим образом учитывать их, как и другие доказательства». То есть что тут говорит господин профессор Маггс? То, что устные объяснения суд должен учесть, включая остальные доказательства. Это так?
О.: Я бы так категорически не заявлял. Что значит «суд должен учесть»? Часто можно прочитать в решениях суда, что суд как раз не принимает во внимание объяснения сторон, поскольку данные объяснения противоречат свидетельским показаниям, другим доказательствам и так далее. Какой смысл в этой формулировке? Главный, ключевой пункт — это то, что, конечно, в советские времена и сейчас в России обычно стороны освобождаются от уголовной ответственности за дачу ложных показаний в суде, и поэтому отношение судов к объяснениям сторон совершенно отличается от отношения к свидетельским показаниям.
Совершенно ясно для суда, что стороны обычно имеют очень сильную личную заинтересованность в представлении своих объяснений. Таким образом, практически невозможно оценить их так же, как показания свидетелей и другие доказательства. Это самое главное.
Ну, конечно, нельзя лишать стороны права давать объяснения. И игнорировать их значило бы нарушать закон. Судам необходимо оценивать этот вид доказательств в связи с остальными доказательствами. Но это очень особый тип доказательств.
В.: Но тем не менее вы считаете, что объяснения сторон не имеют веса, если они не подкреплены другими доказательствами?
О.: Да, если они не подкреплены, то они имеют практически нулевой вес.
В.: Благодарю вас. Я думаю, мы можем перейти к другому вопросу. К тому, когда вы говорите, что соглашение 1995 года было недействительным, или неэффективным, или неполным.
Давайте разберемся. Считаете ли вы, что это соглашение должно было быть по намерениям сторон юридически имеющим силу?
О.: Да. Это очень важно.
В.: Позиция господина Березовского по данному вопросу заключается в том, что ваше мнение и российское законодательство совершенно не имеют к этому никакого отношения, поскольку вопрос заключается в том, намеревались ли стороны, чтобы их соглашение было юридически действительным, имеющим силу. То есть это вопрос фактологический, по которому примет решение госпожа судья в соответствии с правилами английского суда и дачи показаний и доказательств. Это позиция господина Березовского.
А юристы господина Абрамовича принимают другую позицию, именно поэтому я хочу вам задать несколько вопросов.
Еще одно ваше заключение, где вы говорите:
«Ограниченный консенсус сторон, заявленный в отношении определенных проектов, по утверждениям истца, недостаточен для того, чтобы точно установить обязательное соглашение. Оно безнадежно расплывчато и неточно. Я решительно придерживаюсь такой точки зрения, что российский суд не признает его действительным, не приведет его к принудительному исполнению и не будет его рассматривать».
Потом вы говорите: «Во-первых, расплывчатая природа так называемых или вменяемых обязательств сторон указывает на полное отсутствие объективного намерения заключить обязательный договор».
Далее вы говорите: «Рассудительные деловые партнеры не будут выражать, закреплять в договоре расплывчатые обязательства, такие как „координировать договор“ или „привлекать средства“ (как предлагает истец), поскольку это усложняет понимание сути их деятельности».
И дальше: «Очевидно, что заявленные обязательства господина Березовского и господина Патаркацишвили не могут быть принудительно исполнены через российскую судебную систему. Суд не может обязать господина Березовского использовать свои связи для обеспечения приватизации „Сибнефти“ в свою пользу за счет обеспечения августовского приказа президента или заставить господина Патаркацишвили прибегнуть к своим бизнес-контактам для достижения согласованной цели. Невозможно определить объективный стандарт, в соответствии с которым исполнение таких обязательств может быть обеспечено или оценены убытки от любого неисполнения».
То есть вы делаете два вывода. Первый таков, что договор 1995 года был слишком неполноценным и слишком расплывчатым, чтобы быть юридически обязывающим, правильно?
О.: Да.
В.: А второй вывод — поскольку договор 1995 года был расплывчатым и неполноценным, из этого следует, что стороны не намерены были, чтобы этот договор имел юридическую силу.
О.: Да. Обычно, если стороны хотят заключить не договор, а что-то, что мы называем протоколом о намерениях, то тогда их удовлетворяют вот такие общие расплывчатые формулировки их будущих действий и обязательств. Если они хотят, чтобы договор был юридически обязательным, они подготавливают что-то, что можно потом доказать и что суд может принудительно применить.
Поскольку не было договора, который может быть принудительно исполнен по решению российского суда, это наводит меня на мысль, что стороны не намерены были заключить юридически обязательный договор. Во-первых, договор был неточным и расплывчатым, во-вторых, в устной форме. Эти факты, я
