далёкое детство. Он снова заболел лихорадкой, которой часто мучаются маленькие ребятишки, и лежал, укутанный шкурами, в жилище своей матери. Было холодно, шкуры почти не согревали, и нечем было унять бившую его дрожь. Горячие мамины губы прикоснулись к его лбу, открыв глаза, маленький Дигахали пробормотал:
— Мама, я больше не буду долго бегать под дождём. Пусть Духи тоже не гневаются на меня. Мама, скажи, что ты не сердишься…
Назойливая мысль билась в голове, стараясь пробудить впавшего в беспамятство человека. Охотник не мог с уверенностью сказать, насколько он пришёл в себя, но знал, что ему в данный момент нужно. Многочисленные мелкие запросы и крупные пожелания уступили место одному единственному требованию. Организм настойчиво требовал питья. Причём любого, лишь бы прекратилась пытка, заключавшаяся в прикосновении распухшего языка к зубам. Руки, впрочем, как и ноги, слушались плохо, не позволяя даже подняться на ноги. Дигахали с большим трудом встал на четвереньки и пополз, влекомый неясным ощущением награды, которая ждёт его в конце пути. Он не отдавал себе отчёта в том, что делает, но что-то удерживало его от бесцельного кружения на месте, заставляя двигаться во вполне определённом направлении. Пару раз он почти сдался, уже готов был упасть на землю и больше не шевелиться, так велико было напряжение сил, но, в тот же момент ощущал мощный толчок, гнавший его вперёд.
Голова уткнулась в препятствие, не позволявшее двигаться дальше. Он ещё долго разгребал руками рыхлую почку, пока не вырыл яму, в которую и упал, не в силах одолеть барьер, отделявший его от цели. Ставшая нестерпимой жажда вновь погнала охотника вперёд, но руки не справлялись с твёрдыми прутьями, перегородившими дорогу к вожделенной влаге. Он не знал, почему стремится в том направлении, не пытаясь подвергать сомнению силу, побуждающую его измученное тело ползти. Дигахали зарычал и рванулся, уцепился зубами за препятствие, намереваясь разорвать неподдающиеся ветви. Сухие корявые стебли оцарапали нёбо, заставив его сжать зубы, и под их сокрушающим давлением стебли лопнули, наполнив его рот густой ароматной влагой.
Вкус её был просто неописуем, как невозможно рассказать о цвете ветра или запахе солнечного света. Охотник глотал лившуюся ему в рот липкую жидкость, не успевая перевести дух, настолько его организм нуждался во влаге. Питьё бодрило и освежало, проясняя рассудок и обостряя притупившиеся во время беспамятства чувства. Звуки окружающего мира ворвались в его сознание, прорвав вибрирующую завесу, возникающую, когда пловец выныривает после долгого пребывания под водой. Дигахали услышал тихий перезвон, который узнал бы из множества других подобных звуков. Он сам выбирал эти подарки для своей любимой и не мог забыть милое сердцу имя:
— Оленёнок.
Его лицо озарила улыбка счастливейшего из людей, достигшего всего, о чём только может мечтать человек.
"Я нашёл её. Духи не зря привели меня сюда. Это было испытание. Я не сдался, я выдержал и получил наивысшую награду".
Глаза слезились от резкого запаха, брызги липкой жидкости, попав на ресницы, склеили их между собой, мешая наслаждаться видом любимой. Авиосди что-то ласково сказала, и не было прекрасней звука, чем её чудесный голос, перекликавшийся с мелодичным перезвоном. Она протянула руку, и Дигахали ухватился за неё, чтобы прижать ещё не огрубевшие от работы нежные пальцы к своему лицу. Оленёнок потянула за собой, приглашая встать и пойти вместе с ней. Охотник поднялся на ноги, которые помимо его воли очень хотели согнуться, а разгибаться и вовсе не желали. Он пригрозил ногам, что отдаст их на съедение демону, если они не будут его слушаться. Ноги совсем не испугались угроз, и вели себя, каждая по-своему, не торопясь идти вместе со своим хозяином. Дигахали сердился на них, потому что такая шаткая походка напоминала ему времена, когда он пил аджила и таким же образом возвращался потом к месту ночлега. Сегодняшнее липкая жидкость не была похожа на пойло, которым угощали йонейга, она позволила ему прийти в себя, но не дала возможности владеть своим телом. Он очень боялся упасть и выпустить руку любимой, за которую держался с величайшей осторожностью.
Авиосди остановилась, охотник кое-как разлепил веки, и первое, что он увидел, была вода в старой закопченной ёмкости возле погасшего костра.
"Какая у меня заботливая женщина!, — восхитился Дигахали, дрожащими руками хватая котелок. — Она знала, что я нестерпимо хочу пить".
Вода сделала с ним то, чего липкое питьё дать оказалось не в состоянии. Жадно глотая через край тёплую с металлическим привкусом воду, охотник почувствовал, как к нему возвращаются силы и контроль над собственным организмом. Кровь ускорила свой бег, разносясь по дрожащему от напряжения телу горячим потоком, согревая и вызывая жажду деятельности. На зубах заскрипел песок, и Дигахали поморщился, посчитав, что перехвалил Авиосди, не заметившую, как зацепила краем котелка дно водоёма.
Он вытер мокрой рукой лицо, избавляясь от засохших остатков липкого древесного сока, и удивился, только сейчас сообразив, что рядом с ним стоит дочь йонейга. Бросив быстрый взгляд по сторонам, он не увидел ту, ради встречи с которой был готов отдать всё и даже больше. Его ненаглядная Оленёнок куда-то исчезла, оставив после себя лишь звенящий на высокой ноте звук, словно дуновение воздуха от прощального взмаха рукой. Дигахали тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и закрыл глаза, вызвав из памяти образ любимой женщины. Она улыбнулась, приняла из его рук подарки и восторженно поцеловала каждый предмет, звоном приветствовавший свою новую хозяйку.
Охотник снова тряхнул головой и понял, что слышит эти звуки наяву. Широко распахнутыми глазами он видел перед собой Милину, но слышал, как звучат подаренные им Авиосди украшения. Оленёнок продолжала ему улыбаться, но образ её стал таять, как облачко под порывами ветра. Черты милого лица начали расплываться, ещё мгновение она смотрела на него странным чужим взглядом, а потом исчезла, оставив после себя Милину. Глядя на него,
