расстаёшься. Спишь с гармошкой…
Бригадир стеснительно улыбнулся:
– Ага, подле стенки баба, посередь – гармонь, а я с краю. Посреди ночи проснусь да и сыграю… Ты, дед, телевизер-то глядишь?
Конюх фыркнул:
– Какую холеру там глядеть?! Скотобойню?.. Кровь из телевизера хлещет, как из ведра… А то – кобели да сучки и собачьи случки… Моя внучка с бывшим зятем, студенты-археологи, с университета загадку притащили: без окон, без дверей, сидит в горнице еврей. Отгадай?
– Сдаюсь, – досадливо отмахнулся бригадир.
– Телевизер, паря… Тараторку сочинил про телевизер. – Конюх жиденьким, сиплым голоском задиристо вывел:
– Но хошь вестя-новостя-то глядишь?
Конюх, кисло сморщившись, махнул рукой:
– А-а-а, брехня собачча… Наше елевиденье нагородит семь вёрст до небёс, и всё лесом, на добром коне не объедешь… Голова нараскоряку… Да и телевизер баушка уханькала… От, паря, ревнивая, язви её в душу. С греха с ей пропал… Помню, врубил… Думал, может, путнее кино, про жись чо… А там кобель американский и сучка французская с жиру бесятся, а мы, дураки, гляди… И не разберёшь, паря, ни спереди, ни сзади: баба ли, мужик ли?.. Вот так нарвёшься… Хотел уж вырубить, а тут баушка в избу зашла, коров доила, в телевизер, паря, глянула, и хайло распазила: «Ах ты, сивый мерин, на срамных девок заришься!..» Хвать из ступы медный пестик, да в телевизер и зафитилила… Я ей в сердцах: «Ты кого, дура, творишь?! Телевизер денег стоит, а у нас с тобой шиш и полшиша… Ты кого ревнуешь?! Вспомни, сколь нам годов…» А старуха, мол, видела по телевизеру: у старого артиста песок сыпется, а жанилси на молоденькой артисточке, и ребенчишко родили… «Да ему, – говорю, – может, подсобили…» А старуха как накинется, ревёт лихоматом: ты, мол, кого буровишь поганым языком?! Хреста на тебе нету. Ты, мол, пошто грешишь на доброго человека?! Может, сам… Вот и балакай с ей, ежели у ей ума, что у куры-дуры. Волос долгий, а ум короткий… От скуки разругались в пух и прах…
Дед про семейную жизнь долго бы ещё бухтел …Бухтин же… но бригадир осадил старика:
– Ладно, дед, успокойся: милые бранятся – тешатся … А скажи-ко мне, Мартемьян Иваныч, ты передачу «Играй, гармонь!» видал?
– Видал… – обиженно передразнил конюх. – Дак я «Играй, гармонь!» и глядел, пока старуха телевизер не уханькала… Теперичи, Илья, как учухаю «Играй, гармонь!», к соседу рысю, у его телевизер живой. А Геннадий-то Заволокин, Ильюха, – геро-ой…
– Герой… – бригадир, оглянувшись вокруг, тихо известил деда: – Я чо, паря, за гармонь-то взялся?.. – Бригадир, смущённо покашливая, пуще убавил голос: – «Играй, гармонь!» вот-вот нагрянет в город. И сам!.. – бригадир вознёс палец к небесам, – сам Геннадий Заволокин…
Конюх удивлённо выпучил глаза.
– Но-о?..
Бригадир чиркнул пальцем по горлу:
– Башку даю на отсечение!.. Гадом буду… Начальство уже гармонистов шукает… Наш-то Горыныч отбрехался, говорит: «Одне дураки играют на гармошках… В США сроду на гармошках не играют, дак и умные…»
– Конский Врач подучил… Его рука… Вот блядины дети-то, а!.. «Играй, гармонь!» им поперёк дороги встала…
Бригадир, блаженно глядя за вечереющую околицу, вздохнул:
– Хочу я, Мартемьян Иваныч, спробовать… Попыток – не убыток. Парнем-то, бывало, и в клубе играл… Да вот, паря, беда… – Бригадир сокрушённо вздохнул: – Давненько я, дед, гармошку в руки не брал. Пальцы худо гнутся.
Конюх махнул рукой:
– Ничо-о, Громобоюшко, ничо-о, разыграшься – и пальцы разогнутся. И разогнутся, и разбегутся… Я же помню, в клубе-то наяривал… Ежели чо, Ильюша, ежели оробеешь, выпей для храбрости… А ну-ка, Громобоюшко, сыграй-ка нашу…
– Нашу?.. Можно и нашу.
Бригадир набросил на плечи ремни, подобрал на гармони мелодию и запел, а конюх подтянул:
